Неплохо устроен наш человек: он в любой ситуации может горы свернуть, если понадобится, но ведь и горы сворачивать надо не только силищей, но и с умом — с этой, как полагал Костя, простой и универсальной концепцией не всякий волен соглашаться, но в другом сын был, наверное, прав, считая, что окраска героичного сейчас изменилась, героизм сделался менее внешним, что ли, он постепенно ушел в глубь явлений и даже стал обыденной нормой.
Но, считая так, Костя искренне радовался, когда в тех же газетах писалось об о т к р ы т о м, а никакой не внутреннем, героизме. Его перевернула всего и возвысила история с молодым военным летчиком, рассказанная «Комсомольской правдой»: этот летчик, катапультировавшись, сломал обе ноги и по морозной земле все-таки сумел добраться до дальней дороги, чтобы потом, после ампутации, после других трудных и мучительных операций рассказать правду о новом самолете, который испытывал и который так его крепко подвел.
Гордость звучала в голосе Кости, когда он рассказывал, о чем говорили два совсем молодых парня, стоявших сзади него в очереди на выставку американской фотографии. Гривастые, в ярко-пятнистых рубашках, заправленных в намеренно застиранные джинсы, они ему сначала показались стилягами и пшютами, и он рад был, что ошибся. А говорили они о начальнике заводского цеха, ему неведомом Всеволоде Онуфриевиче Гордееве, отличном мужике, слегка моралисте, но все равно толковом шефе; говорили о своих девчатах, негромко и нежно; говорили о поездке в совхоз — по-деловому; говорили о м и л л и а р д е, с полным пониманием говорили, интонацию почти государственную уловил он в их серьезных рассуждениях о большом урожае; говорили о сложностях в мире и завиральных радиоголосах, а потом один сказал негромко другому, что он с громаднейшим желанием поехал бы туда, где нужна его жизнь, чтобы помочь настоящему делу, положим в Анголу, а тот, другой, ответил резонно, что желание весьма похвально, и он, этот другой, его полностью разделяет и, если понадобится, тоже поедет, но жизнь нужна и здесь, потому что здесь тоже не менее настоящие дела и надо уметь видеть их за кажущейся будничностью.
Вроде бы все настроения и Али, и сына он знал, какие только могли быть. Но вот очень ясно иногда проступало, что вроде не все, и это не могло не оставлять у него чувства удрученности и досады.
III
Он подумал об Але, о том, что никогда не будет порицать ее ни за «дядю Галима», ни за что другое, способное вызвать обиду за Костю, и это нехитрое намерение, которым он хотел обмануть себя и свое отношение к сыну, помогло ему еще раз увидеть снова, как шел он вчера домой с этими билетами. Свечерело уже, город салютовал космонавтам. В трех его концах поднимались ввысь огненные букеты и, ярко пополыхав, оседали в темноте, потом доносился строенный звук залпов. И над центральной площадью тоже взлетали ракеты, чертили небо, вспыхивали на белом магниевом фоне розовые разрывы ракетной шрапнели, народу на площади собралось много, и всем проигрывалась по динамикам песня «Широка страна моя родная», потом проигрывались бравурные марши, и снова ухали залпы. Сизая гарь застилала площадь, дымные следы от ракет кисло пахли горелыми пыжами.
