Он дал ему, вконец запутавшемуся в своих противоречиях, выговориться и услышал снова: «Так ты знаешь, Петр, с каким ощущением еду я на работу? Так вот послушай. Еду я как на рентген. Это куда хуже Голгофы. Это намного техничнее и оскорбительнее. Намного, уверяю тебя!»
Коллега говорил на едином дыхании, но будто телеграфировал ему, разламывая мысли на краткие фразы: «Да, запятая, как на рентген. Точка. Насквозь просвечивают. Точка. Виден ты до последней косточки. Точка. Слышен ты с первого слова, сказанного утром у теплого клозета… Или опускаюсь будто в аквариум, — продолжал он со странной блуждающей улыбкой, словно слегка удивляясь сказанному. — Тоже со всех сторон глаза. Тебя изучают. Рассматривают твои жабры. Плавники. Лысеющую чешуйку. Когда и как хвостом вильнешь, в какую сторону… Но рыбы молча живут, а ты иногда думаешь не только про насос и говоришь, то есть, общедоступно выражаясь, обладаешь собственным мнением».
Он передохнул, стер улыбку с лица, отложил сигарету в пепельницу, рядом приготовил новую и поднял на свет красивый бокал: «Кому-то это, впрочем, безразлично… Тем, кто помоложе, например. Кто не слышал или забыл о Маккарти, о его региональных апостолах, об охоте на ведьм… Я объясню: этому поколению, обогащенному неимоверной бездной информации и до крайнего убожества ограбленному на чувства, некогда в рамках обыденного сознания подумать о собственном назначении и о будущем…»
Он снова отхлебнул из бокала глоток и не поморщился: «Мой друг-социолог выяснил, копаясь в общественном дерьме, много любопытного. Не один, конечно, их сейчас там изрядно копается — анкеты, опросы, тесты, эксперименты… Живое занятие?! Не скажи! Но есть у них примечательное понятие «ценностная ориентация». Так вот, мой друг выяснил давно известное, заслуга его просто в том, что это известное он перевел на проценты. Оказалось, что все сто процентов опрошенных только и помышляют о деньгах, ставя их выше бога, считая самым лучшим удостоверением чековую книжку, — он хитровато прищурился и постучал согнутым пальцем по карману пиджака, висевшего на спинке кресла. — Или, как это у вас я слышал: «один свет в окне — рубль!» Из этих ста процентов девяносто пять озабочены мыслями о работе, благополучии семьи, здоровье и лишь восемь процентов иногда думают о мировых проблемах, включая — опасность войны. И все это в нашем просвещенном обществе!.. Но, слава богу, все это к нам не относится. Да, не относится, — повторил он снова, помолчал, опять поднял бокал на свет и серьезно посмотрел сквозь этот красивый, богемского стекла бокал, как будто видел в нем плавающую золотую рыбку с прозрачно колышущимися плавничками, изнутри светящуюся нежной чешуйкой, и рыбка эта его здорово заинтересовала. Сцены же г е р ц о г с к о й охоты, изображенной на бокале, он словно и не замечал. — Тебе, конечно, все это странно и до конца не понять, как мне не понять тебя. Одно знаю: вы люди особые. У вас есть свои беды и проблемы, но у вас нет одного, чем полна н а ш а жизнь, — безысходности. А в ней, этой жизни, полно, друг мой, всего, как в кунсткамере экспонатов: и алчности, и амбиций, и себялюбия, и лакейства всех оттенков, и опять той же тупиковости. Это н а м ваш Достоевский когда еще сказал: человеку некуда идти. А вы все гадаете, почему это он до сих пор так популярен у н а с, гадать тут нечего, да и не к чему, — Пиквик резко рубанул толстой рукой по пространству и, глянув исподлобья, добавил назидательно и весьма сумрачно: — Ты улыбаешься, а смешного тут маловато!» Вот тебе хваленая британская сдержанность!
