Конечно, он побежал к Зифе и столкнулся с ней в дверях — она уже знала и спешила к нему.
Три дня были вечностью, но пролетели, как один миг.
Потом началась разлука, и заспешили одно за другим письма. Только и они не сумели сберечь-охранить их любовь. Бессильными оказались и самые красивые, единственные, можно сказать, слова перед искусом жизни, рассыпались, словно и не было их никогда. В душе осталась лишь звенящая, ничем не восполняемая пустота.
Ах, первая любовь! Каждого живущего на земле посетила, каждому нашептала-наобещала, чего и на свете-то, наверное, и не бывает, поманила за собой, закрутила-завертела… и ушла неизвестно когда, неизвестно куда. И горьки, и сладки воспоминания о ней, лукавой обманщице и плутовке, подкарауливающей людские сердца на самой заре жизни.
Но кто из знающих уклонился бы от встречи, кто из обманутых не согласился бы обмануться еще раз?
…Письма от Зифы перестали приходить за полгода до его демобилизации. Он терялся в догадках. Застревают на почте? Или кто-то зачем-то над ним зло шутит, перехватывая письма здесь, в части? Или она заболела?
Думалось о разном. Но мысли, что она полюбила другого, он даже не допускал. Такого не могло быть. Не могло, и все! Иначе мир должен был рухнуть: он просто не имел права существовать.
И когда наконец пришло письмо от товарища-сокурсника, он трижды перечитал короткую, как бы случайно залетевшую фразу: «Зифа вышла замуж за Сабира» — ничего не понял, сложил письмо и пошел зачем-то за казарму, где, отгороженные изгородью от остального леса, толпились старые елки. Какой еще Сабир? И что значит — вышла замуж? Чушь собачья! Никакого Сабира и рядом не было, так же не бывает, чтобы полтора года ждать, писать письма, а потом взять и выйти замуж за какого-то неведомого Сабира? А как же он? И зачем тогда все?
Он достал из кармана гимнастерки письмо и снова перечитал, шевеля губами как неграмотный, усилием воли пытаясь сдержать дрожь во всем теле.
Это — конец. Она его обманула. Она надругалась над ним, над его любовью, над жизнью, над самым светлым, что есть и может быть.
Он разорвал письмо на мелкие кусочки и долго старательно втаптывал каблуком жалкие обрывки в землю. А потом заплакал, давясь слезами.
Жить ему не хотелось.
…Гумера задержал ночью военный патруль на железнодорожном вокзале.
В комендатуре, куда его доставили еще с двумя самовольщиками, дежурный лейтенант оглядел Гумера с головы до ног: «Хорош гусь!» — и отправил на «губу», откуда на другой день он был препровожден в родную часть под гром и молнии собственного начальства.
