А вот теперь мечта ее была хоть и не грандиозной, но несвойственной ее уму. Теперь Наташа мечтала, чтобы у матери и брата были высококлассные врачи, мечтала увезти Тонечку и Васю куда-нибудь к морю, в Грецию, на родину бабушки. Чтобы Тонечка сидела на берегу в удобном шезлонге, под шелковым китайским зонтиком, смотрела в синюю сверкающую даль, перебирала гладкие разноцветные камешки, а рядом, в стайке загорелой детворы, играл бы Васятка, неотличимый от здоровых, веселых ребятишек.
И до того жгучим было это желание, что на Наташиных глазах выступали слезы и хотелось отнять, ногтями выцарапать, зубами вырвать у этих толстомордых дяденек немного счастья своим близким.
«Землю буду есть». Потому что Наташа была уверена, что отца погубила безысходность, невозможность предоставить сыну необходимое, ставшее недоступным, лечение, а дочери достойную ее таланта стартовую площадку.
Деньги за копию с Левитана Стасик не приносил неделю. Наташа хотела было уже искать его, но он объявился сам, сияющий, выложил перед ней доллары:
— Классно, старуха, обалдеть, как ты их, этих художников, чувствуешь. Вот, — он достал из заднего кармана джинсов сложенную пополам еще одну стодолларовую бумажку, — сделай его автограф, и эта зелененькая тоже будет твоей.
— Ты же знаешь, это не делается.
— Брось, Татка, кто что знает, видишь, как они платят. Хочется людям, чтоб под настоящее, уважь, и они тебя не обидят.
Наташа посмотрела на деньги и махнула рукой:
— Ладно. Давай. Им там, в девятнадцатом, легче было. А этих новоявленных ценителей поддельного искусства мне что-то не жаль.
Стасик радостно засуетился, устраиваясь поудобнее для ожидания:
— Скажи-ка, старуха, а ты вообще-то что еще можешь подделать?
— Да хоть что, — усмехнулась Наташа, — когда-то Бронбеус сказал, что у меня золотая линия.
— Помню, — с готовностью согласился Стасик, — ты вообще самая крепкая была в группе.
Наташа поморщилась от этой лести, высказанной в целях явно корыстных, хотя без ложной скромности знала, что это было правдой.
— А, скажем, деньги нарисовать можешь, — продолжал Стасик, — или, например, документ?
— Запросто. Когда Олечка Остроухова на втором курсе студенческий потеряла, мы нашли чей-то старый, а серединку я ей нарисовала. До сих пор никто не догадался. Секретарша в деканате туда ей настоящие печати и ставит. А что у тебя за интерес такой, нездоровый?
— Да так я, к слову. Я ведь тебе еще заказик принес, да еще с авансом, если, конечно, согласишься. Короче, тем, кому я эту вещь сдал, — Стасик показал на копию, где Наташа накладывала последние мазки подписи, — зачем-то понадобилась Серебрякова.
