Недавно его люди на Арбат заходили, интересовались картинками, художниками, вещами разными старинными. Друга моего антиквара о чем-то расспрашивали. Нет, гравировщик уехал… Уехал, уехал, в неизвестном мне направлении, а вещицу мне оставил по старой дружбе… А вот это другой разговор… Можно и в виде бумажечек… Как вы скажете, пластинку так пластинку, но сумма будет другая… Если вы согласны, вещь при мне… Тогда другое дело… Припрятана в надежном месте… Да кто же, кроме меня, может о ней знать… Только о вашем благе, Лев Степанович. Ваши уроки, ваши уроки… Нехорошо с его стороны, гнусно, гнусно… Да внушением ограничиться, внушением, Лев Степанович, но внушить основательно, торжественно. Вот до чего доводит неправильная любовь к искусству, несовершенная тяга…
Дальше Наташа уже не слушала. Было противно и тягостно на душе. До чего же дошел мерзавец. И этот, старый подонок, кажется, заинтересовался. Что он с матрицей делать-то будет? Во Францию повезет, негодяй. Вместе с ее картинами. Да, конечно, там реализовать фальшивые бумаги известной французской фирмы. Где же еще? Здесь они вряд ли котируются. Хотя как знать…
Наташа вышла из подъезда и побрела без цели, без смысла, только чтобы куда-нибудь идти. Что она может предпринять сейчас? Идти ей некуда. В мастерской этот фавн засел, ее дожидается, явно не для того, чтобы об искусстве с ней говорить. В разгромленную квартиру? Нет… Одно воспоминание об этом, в кепочке, которого «они» называли «жучок», приводило ее в содрогание. Да и, верно, там дожидаются уже псы этого Киргуду. А от мастерской ее никто не выслеживал пока… Пока…
Сейчас все стало неверно, зыбко, все готово измениться вот в следующую же секунду, и не в лучшую сторону.
Наташа забрела в скверик, присела на скамейку. На качелях качались дети, звонко перекрикивались:
— А я выше тебя взлечу!
— Нет, я!
— А у меня все равно всех выше получилось.
Младенцы мирно посапывали в колясочках, а их мамы вели оживленные беседы друг с другом, наверное, обсуждали предстоящее приготовление ужина к возвращению мужей с работы. Так было здесь уютно, по-домашнему, что захотелось плакать. Она вспомнила недосягаемых д ля нее Тонечку и Васеньку, и ей стало совсем тошно. Она поймала себя на мысли, что это «нет, я!» и «всех выше получилось!» — восклицания братишки, и вдруг мимо нее проехал велосипед без седока. Маленький трехколесный велосипед, на таком она каталась, когда ей было столько, что даже припомнить мир, соответствующий прожитому времени, было невозможно.
