Четыре дня об ужасной находке не вспоминали, а потом, как-то за обедом, Иван Карлович сказал:
— Фчера я послал ф фоенный министерстф описание той финтофки. Это ошень нофый и мощный оружий. Вундерваффе! Нам отфалят много тысяч. Ты, майн фройнд Фася, откроешь ф Санкт-Петербурх большой парикмахерский салон, а я снофа займусь коммерций.
Он потрепал по щеке зардевшуюся жену и добавил благодушно:
— Мария, скоро мы будем жить ф столице. Ты сможешь каждый зоммер возить детей отдыхать ф Ниццу. — Бледно-голубые глаза его увлажнились, и тень сентиментальной задумчивости упала на чело. — О, Ницца, Ницца… — шептал он умиленно.
Но шли дни, недели, а ответа из министерства г-н Ленц так и не получил. Видели бы вы, как он томился душой!
— Да плюньте вы на это! — советовал я ему. — Зачем искушать судьбу? Для чего давать в руки наших вояк такое страшное оружие? Ваш «скорострел» войной пахнет, и не шуточной! Одумайтесь! Нужна нам эта война? Нужна она вам, мне, вашим детям? Подумайте о детях, Иван Карлович!
Но он не успокаивался. Он то кричал о верности царю и отечеству, о патриотизме и справедливости, то принимался ругать на двух языках «глюпи русски бюрократен». Со временем я стал все чаще и чаще замечать, что в его разглагольствованиях стала упоминаться Германская Империя.
— Найн! — ворчал он. — Ф Россия нет умный чинофник! Тут у фас думкопф на думкопфе сидит и думкопфом погоняйт. Фатерлянд — фот моя надежда. Там меня поймут! Ф Дойчланд умный челофек фсегда поймет умного челофека!
От волнения в таких случаях он еще больше коверкал и перевирал оба языка, так что понять его без привычки было очень сложно. Да я его и не слушал. В такой нервной обстановке жили мы четыре месяца. Г-н Ленц ходил мрачнее тучи, жена его с утра до ночи жаловалась на мигрень, а ваш покорный слуга подыхал со скуки. Но когда я узнал, что Иван Карлович, окончательно разочаровавшись в деловых качествах русского чиновничьего аппарата, всерьез задумал ехать в Германию на рандеву с немецким кайзером, я понял, что надо действовать. Ближайшей же ночью пробрался я к нему в кабинет, взломал секретер и выбросил «скорострел» в Волгу.
О, как рычал утром г-н Ленц! Он ругался на восьми языках с жутким немецким акцентом, он устраивал обыски в комнатах прислуги и домочадцев, он перекопал землю во дворе и на огороде, он захлебывался от бессильной злости. На меня подозрение не пало — вот что значит хорошая репутация!
Иван Карлович с той поры немного тронулся. Теперь в усадьбе уже не было уголка, где бы поленницами не лежали копья, кистени, алебарды — безразлично что, лишь бы это можно было назвать оружием. Г-н Ленц тащил эту пакость из прошлого охапками и вязанками, как хворост. Теперь он отстранил меня от вояжей и пользовался Пронькой единолично.
