Смотрели люди, не понимали, чего творится, но спрашивать никому в голову не пришло — безумцев то нет. Двери открылись, и девочка та выскочила из дома, да с визгом к господарю на шею и прыгнула. Шепчет ему что-то, плачет вся. Ахнул народ от дерзости такой, а господарь обернулся, наказывать её не стал, на них смотрит злобно, с презрением, словно сам он господарь.
— Так это ж, Лиштаи брат, Баргова волосня проклятая! Не господарев воин то, а Гримкет это!
Голосит народ и хмурится уже — конь господарев, одёжа воинская, а ведь не брали в учение его рыцарственные правители, не был он обучен, права не имел, волосня с копыт-то барговых!
Поднял камень Голова деревенский, да к нему шагнул, да как кинет камень тот!
И прям ему в плечо и попал.
Народ за камнями наклонился, а тут!
Рёв! Да злобый такой и зверский, что ажно жуть просто! Пираи даже штаны свои испортил с перепугу-то — все они уже того ждали, что за их повинности не исполненные, уже придёт и вылезет из земли сам Барг и сожрёт их живьём.
Но это был не Барг — то Гримкет был. В два прыжка он добрался до головы, и меч его срезал старику голову, словно сухую тростинку.
Народ с минуту столбом стоял, не понимая, что происходит. Гримкет смотрел на них злобно, с его меча капала кровь, пряталась за его спиной перепуганная сестра…
Люди начали опускаться на колени. Не ясный шёпот перешёл в ясные слова.
— Прости господарь! Прости юродивых! Не знали, не хотели! Простииииии!!!
Он плюнул в их сторону и в дом ушёл.
Разошёлся народ потом, в каждом доме слова всякие говорили, наверное. Вот и Пираи хотел было — да не с кем. Ари так и не вернулась. Ушла и не вернулась, неблагодарная она тварина…
Вскоре вернулись ещё некоторые. Кто в портках своих, кто в доспехах господаревых, кто пешком, кто на лошадях, но у всех в карманах золотые звенели.
Думать народ стал, размышлять.
За повинности бегали они к замку господареву, да часто бегали, да нет никого уже в замке. Только смрад трупный и кости обглоданные хищниками всякими. То поняв и заприметив, стали они их хоронить, да к Гримкету за разрешением прежде пришли.
— Как хотите. Я эту мразь и видеть не хочу.
Вот как сказал этот Баргов сын, про добрых и милостивых господарей, что отдали свои жизни, защищая их от зла Баргова. Народ шептался — вернётся рыцарственный правитель господарь их Привой помазанный и будет тогда Гримкету, попомнит он своё, корчась в ужасе и муках на колу, да задом своим мерзким. Но до того, молчал люд добрый и этой твари мерзкой кланялся, да с его поганой мерзостью, сестрой этой, мило улыбался, да говорил хорошо. Вот придёт господарь, вот он им покажет. А их дело малое…, но как без господаря-то жить? Не по-людски это, по-звериному оно, негоже свободному человеку без господаревой-то воли жить. И ненависть тая, к Гримкету повинности свои они приносили, и разрешенья с него просили. Он чаще плечами пожимал, а то и вовсе внимания не обращал, но им хватало и этого. Главное, что б разрешил господарь новый, а как именно это уже не важно.
