Я никогда не курил, но очень многие сталкивались с этой проблемой. Когда я был ребенком, думал: почему взрослые этому так сопротивляются, что же в этом такого? Вся наша аскетика состоит из большого количества малых дел. Каждый день мы тренируем свою волю для победы над своими страстями и грехами. Хоть чуть-чуть победить зло в себе. Например, не принять грязный помысел, не накричать в ответ на то, что тебе наступили на ногу, помыть посуду, когда не хочется, вернуть себя к молитве или чтению, несмотря на то что хочется лечь на диван и взять пульт от телевизора.
А курение — это обратное. Получается, что если я начал курить, то каждый день 20 или 30 раз тренирую свою волю на поражение. Именно поэтому чаще всего бывает, что если подросток закурил, то, скорее всего, все остальные грехи тоже будут его. Он попробует спиртное; сейчас совершенно доступны наркотические средства; скорее всего, будет блуд; будет плохо с учебой. А все оттого, что вместе с курением поражается воля ребенка. А где был я как родитель, когда все это начиналось? Почему я его не ограничивал? Понятно, что второе условие для счастья ребенка — это сильная и разумная власть родителей.
Учимся любви как служению
Предлагаю немножко глубже задуматься о том, что такое счастье.
Счастье, в общем-то, светский, не принципиально христианский термин. Для нас есть более глубокое слово — блаженство. Это счастье, которое предполагает правильно выстроенные и реализованные взаимоотношения с Господом. У нас есть слова Иисуса Христа, которые не вошли в Евангелие, их апостол Павел говорит, встречаясь с эфесскими пресвитерами. Он говорит, что блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35). То есть счастливее отдавать, чем получать. Это принципиальнейшая вещь для нас как христиан. То есть блаженнее (если сузить — счастливее) служить, чем если бы тебе служили. Это главнейший принцип супружеского счастья, который сейчас полностью забыт.
У меня был такой эпизод, когда воцерковленный человек, алтарник нашего храма, женатый, с ребенком, решил, что его семья закончилась. Верующий человек, причащающийся. Мы с ним сели после службы в храме на скамеечку, и я разговаривал с ним часа три. Я спрашивал его, виноват ли он в чем-то, потому что (по его словам) виновата была во всем жена. Потом мне это все надоело, и я спросил, хотел ли он, когда женился, сделать ее счастливой. Реакция была такая: он на меня посмотрел удивленно и сказал: «Интересная мысль, отец Федор, я об этом и не думал».
