— Уберите его…
Айны тут же выволокли японца.
— Говори, откуда идут, куда идут и сколько идет?
— Можить наши мужики? — вскинулся старик.
— Обожди, Фомич.
— Сначала одна пришел, — доложился Тайто. — Тихо пришел, но Бунай говорить, что она наших не видеть, но мы видеть. Она с бабой говорил, потом ушла. Теперь много идут. Два по двадцать, или больше. Оттудова… — айн ткнул рукой в сторону леса.
— Понятно… — я ненадолго задумался и хлопнул Фомича по плечу. — Ну что, дед, пошли встречать гостей.
Смысла таиться уже не было, все равно бабы гостям все рассказали. А если идут открыто — значит свои. Может действительно местные мужики домой возвращаются. Или отряд ополченцев бегает от япошек. Что тоже довольно неплохо.
Вышел из избы и стал прямо посередине улицы. Правда на всякий случай прикинул куда сигану ежели чего не так пойдет и открыл крышку кобуры Маузера.
Позади выстроились айны, Тайто пристроился рядом, с важным и гордым видом. Фомич порывался кинуться навстречу гостям, но я его придержал. Местные тоже все высыпали из домов и толклись возле заборов.
Наконец на улице показались запыленные и измученные люди. Ободранные, разномастно одетые, они представляли собой довольно печальное зрелище. Правда два десятка солдат соблюдали нечто похожее на строй. Остальные брели, как бог на душу положит. Солдаты были вооружены трехлинейками, почти все гражданские — берданками, но кое у кого мелькали Арисаки. Многие были перевязаны, но топали сами, троих вели под руки, а позади всех тащили двое самодельных носилок, на которых под шинелями угадывались очертания тел.
Впереди шагал совсем молодой белобрысый офицер без фуражки, худой и щуплый, чем-то смахивающий общим видом на гимназиста, но выглядел он бодрей остальных — чувствовалась строевая выправка — маршировал словно аршин проглотил и даже четко отмахивал себе левой рукой, а правой придерживал на плече ремни сразу двух японских винтовок.
То, что среди гостей есть местные — выдали женщины. Несколько баб рванули к носилкам, а остальные принялись выхватывать из строя мужиков. Над деревней пронеслись счастливые вопли, впрочем, сразу же разбавленные горестным воем.
— Ох-ти мне… — вдруг счастливо охнул Нил Фомич. — Ваньша-то мой, жив пострел, ястри тя в печенку…
Но с места не сдвинулся, запахнул расхристанную поддевку, пригладил пушок на лысине и гордо приосанился. Мол, знай наших, в свите самого главного состою.
