Написать бы вот так, чтобы каждый мысль твою мог легко уловить, чтоб она, появившись однажды, для других продолжала бы жить.
«Странное у вас настроение стало, — сказала Там. Андр., - то вы радуетесь и веселы, то у вас подавленность какая-то чувствуется».
Я только ответила, что сейчас будет уже ровнее.
Не зря я боялась, чтобы как-то В.Г. не узнал о моём чувстве к нему, словно чувствовала, что не сумеет он бережно отнестись к нему, не разрушить, уберечь его.
Ему оно было не нужно, ну, а мне-то оно было очень нужно, так же нужно, как воздух. И он не понял этого. Бросил и растоптал, как ненужную ему вещь, даже не подумав о том, как она была дорога другому человеку.
Самое ценное свойство человеческой натуры, свойство которое и отличает его от животных — способность любить. И чем глубже и сильнее он любит, тем больше он — человек.
Вот сейчас не стало в душе этого чувства, нет, не то, что не стало, просто я загнала его в самый дальний угол своей души, загнала и держу, не давая ему оттуда вырваться, и появилось это странное чувство временности. Словно я на земле живу временно, словно вот-вот должна я уйти с неё, и краски природы воспринимаются ярче так, как воспринимается ярче весь мир человеком, осужденным на казнь.
«Ты никого не любишь, даже сама себя не любишь, — как-то сказала мне моя покойная мама.
Да, я действительно никого не любила так, даже самоё себе, как любила В.Г… Это чувство поглощало всё.
Детей своих я любила всегда, но не так, как его.
26.02
Как никогда хочется как-то по-другому начать свою жизнь, с большей отдачей своих сил, но чувствую, что по новой дороге уже не успеть, ни до чего дойти. Нет, и по старой дороге я больше не пойду.
И все-таки я счастливее других пенсионеров. У меня есть способность не так-то уж плохо писать и неплохо говорить. Будет мне чем заниматься.
А пока мечта: встретить своих друзей юности, встретить хоть раз восход солнца на опушке леса у реки, побывать на юге, насладиться творением Чайковского, Верди, Штрауса.
Пусто стало как-то в душе, словно в необитаемом доме с наглухо заколоченными окнами. И нет уже защиты от всех жизненных невзгод. Самое дорогое сейчас для меня — мои дети. И если случится что-нибудь из них, хоть с одним, я могу снова встать перед вопросом: Стоит ли дальше жить?
Всей душой, всем существом моим желаю, чтобы не пришлось мне больше решать этот страшный для всего живого вопрос.
И снова в памяти живо встаёт все пережитое.
…Почему-то сразу бросился в глаза мне этот маленький пузырёк с ртутью. Он, как магнит, притягивал меня, что-то обещал хорошее, куда-то звал, просил. Нет, не просил, требовал взять его в руки. Я боролась с этим желанием, старалась убрать его с глаз, но лаборантка Зоя снова и снова ставила его на старое место. Потом я старалась не заходить в кабинет. И однажды не выдержала…. Холодное стекло приятно обожгло руки. Вот сейчас я выпью содержимое и всем моим мучениям конец. И никакой ни о чем думы. Ни о детях, ни о нем. Полная отрешенность от жизни. И как-то даже легко стало. Я подняла пузырёк… Как отворилась дверь — не заметила «Что вы хотите делать?» — как сквозь сон услышала я. И этот вопрос заставил опомниться. Первое мгновение я не знала, что сказать. А потом — страх. Страх — что могла выпить, страх, что Зоя поймет, что хотела сделать. «Ничего просто смотрю, много ли у нас осталось ртути», — спокойно ответила я, собрав всю свою волю. Больше я эту бутылочку не видела. И до сих пор не знаю, где она стоит, и не спрашиваю о ней.
