, поспешил обратно к главному хирургу и перевязал его порезы. Затем он вышел в коридор и начал латать раненых пациентов, врачей и медсестер. Ему было тяжело без очков, он так часто ошибался, что в итоге взял пару у раненой медсестры; и хотя они не вполне подходили для его зрения, это было лучше, чем ничего. (Ему предстояло довольствоваться этими очками больше месяца.)
Доктор Сасаки работал без системы: он просто лечил тех, кто был ближе всего к нему, и очень скоро заметил, что людей в коридоре как будто становится больше и больше. Среди ссадин и рваных ран, которые получили те, кто был в госпитале, ему начали попадаться ужасные ожоги. Тогда он понял, что раненые хлынули с улицы. Их было так много, что он уже не обращал внимания на легкораненых; он решил надеяться на то, что хотя бы не даст людям умереть от потери крови. Вскоре больные лежали и сидели, скрючившись на полу палат, лабораторий и всех прочих комнат, на лестницах, и в вестибюле, и под навесом на крыльце, и на каменных ступенях при входе, и на подъездной дорожке, и во дворе, и просто снаружи: улицы были заполнены на много кварталов вокруг госпиталя. Раненые поддерживали покалеченных; изуродованные семьи жались друг к другу. Многих людей рвало. Огромное множество школьниц — из числа тех, кого сняли с занятий и отправили расчищать противопожарные полосы, — добралось до госпиталя. В городе с населением в 245 тысяч человек одним ударом почти сто тысяч были убиты или обречены на гибель; еще сто тысяч получили ранения. По меньшей мере десять тысяч раненых отправились в лучший госпиталь города, который оказался совершенно не приспособлен к такому нашествию: в нем было всего 600 коек, и все они заняты. Люди в душной толпе внутри больницы плакали и кричали, чтобы доктор Сасаки услышал: «Сэнсэй! Доктор!» — а те, кто пострадал не очень тяжело, подходили, тянули его за рукав и умоляли помочь тяжелораненым. Доктор Сасаки в одних носках метался из стороны в сторону, сбитый с толку числом людей, потрясенный видом огромного количества кровоточащей плоти, — он перестал быть хирургом, профессионалом, живым человеком, сочувствующим другим; он превратился в автомат, который механически протирал, наматывал, завязывал, протирал, наматывал, завязывал.
Некоторые раненые в Хиросиме были лишены сомнительной роскоши госпитализации. Там, где раньше был отдел кадров Восточноазиатского завода жестяных изделий, под гигантской грудой книг, штукатурки, дерева и кровельного железа лежала без сознания, согнувшись пополам, госпожа Сасаки. Она провела в забытьи (как ей удалось подсчитать позже) около трех часов. Первым чувством, которое она испытала, была пронизывающая боль в левой ноге. Под книгами и обломками здания было настолько темно, что грань между реальностью и небытием почти стерлась; судя по всему, она пересекала ее несколько раз, поскольку боль то уходила, то возвращалась. На пике боли ей казалось, что ногу отрезали где-то по колено. Позже она услышала, как сверху, по груде обломков, кто-то ходит, и вокруг нее стали раздаваться страдальческие голоса: «Помогите, пожалуйста! Вытащите нас отсюда!»
