– Скажите ему, мы знаем, кто он! И что у него нет шанса. Разве что он выдаст нам имена. Capisce! Мне нужны имена! Адреса! Я хочу истребить всю их банду!
Мориц перевел.
Виктор молчал.
* * *
В какой-то момент, между двумя и тремя часами ночи, – Мориц не понял причины – Рудель прервал допрос.
– Идемте, Райнке, покурим.
Когда они стояли снаружи, глядя на темный проспект де Пари, Рудель сказал:
– Завтра прикажу его расстрелять.
– Почему?
Рудель пожал плечами. Он просто потерял к пленнику интерес.
– Можно и прямо сейчас, но порядок есть порядок. В местной комендатуре заправляет вермахт. Так что завтра увезу его к Рауфу на виллу, там разговор короткий.
Казнить без подписи начальства нельзя. Каждый еврей, живой или мертвый, педантично архивировался. Даже если свидетельство о смерти зачастую подделывалось, цифры должны были сходиться. Есть правила, и они должны соблюдаться. Словно бюрократия могла заменить мораль. Справедливо или нет, определялось исключительно записями на бумаге.
– Кстати, вы проявили пленку?
– Да.
– И что там?
– Ничего.
– Как, совсем ничего?
– Да, он только что зарядил пленку. Отснять ничего не успел.
Рудель затянулся, бросил окурок на землю и затоптал. Потом пожелал спокойной ночи и оставил Морица одного.
* * *
Мориц вернулся в отель. В холле стояла тишина. В баре было пусто. Он сел за пианино. Он уже очень давно не играл. Терции «Лунной сонаты». Он удивился, с какой легкостью звуки стекали с его пальцев. Значит, он еще не совсем разучился быть человеком. Двумя этажами ниже лежал запертый в закутке Виктор. Уже половина четвертого, через пару часов они его заберут. Мориц играл по памяти. Пианино было слегка расстроено. Мориц смотрел на свои ладони и вслушивался в звуки, удивляясь – словно играл не он сам, а нечто, протекавшее через него. Акустика пустого помещения. Взгляд скользил по столам и стульям, на которых не раз сидел и он, и его товарищи, когда играл Виктор. Чем же они различаются, если один на свободе, а второй лежит в луже собственной крови? Чем он, Мориц, заслужил такую привилегию? Он, чужак в стране Виктора. Через два часа над морем взойдет солнце, но Виктор его уже не увидит – это последняя ночь в его жизни.
* * *
Когда Мориц спускался в подвал, у него еще не было решения. Он не знал, почему вместо изогнутой парадной лестницы, ведущей наверх, он свернул к лестнице вниз. Может, потому, что в комнате его никто не ждал, а в подвале был человек. Может, потому, что чувствовал: человеческое, которому он почти разучился, находится не в баре и не в офицерском собрании, а в темноте подвала.
