— Я познакомился с такими ребятами…
— Солдат шёл по улице домой, и увидел он этих ребят, — насмешливо декламирует Хасанов.
Яно замахал руками:
— Ты не понимаешь! Это ребята такие же как мы. Против всего.
— Как это?
— Ну, помнишь, как мы листовки отдирали?
— Ну.
— Они так тоже умеют.
— Да ладно.
— Точно. Только у них, как это… калибр другой.
— Занимаются щитовой рекламой?
Яно объясняет, и Ислам заинтересованно спрашивает:
— Нечто вроде анархистов или этих, как их… несогласных. Это у них ты весь день пропадал?
— У них. И пойду ещё завтра!
— Что же, если они хотят прибрать на улицах, то я вас благословляю. Смотрите только, не настрогайте детей.
Яно подходит совсем близко, волоча за собой за обвивший ногу провод зарядник от телефона. Заглядывает в лицо Хасанову.
— А пошли завтра после пар со мной?
— Это же твои друзья.
— Ты работаешь?
— Нет…
— Вот и идём. Тебе они тоже понравятся.
Яно снимает очки, чтобы протереть стёкла низом майки, и на лице проступает несвойственное ему упрямство.
Ислам удивлён этому так, что не может не согласиться.
Хасанов подозревал, что ехать далеко не придётся: наверняка эти волшебные люди сидят где-то под боком. Но что настолько под боком, стало для него сюрпризом. Сразу после пар Яно с таинственным выражением потащил его по тёмным закоулкам университета. На первом этаже много закрытых кабинетов, и в одну из таких дверей, ничем не отличающихся от других, эстонец и стучит.
В двери обозначается щель:
— Это ещё кто такой?
Яно подтаскивает Ислама под лучик света, и Хасанов наблюдает внимательный глаз и краешек чьего-то небритого подбородка.
— Он мой друг.
— Какой ещё друг? — не унимается страж. — А ты кто такой?
Яно роняет руки.
— Я же вчера. Я же был вчера… с Наташей. Ну как же?
— Ааа. С Наташей. Пароль помнишь? — спрашивают с сомнением.
— Не помню, — сокрушается Яно.
— Ладно. Проходите.
Их впускают внутрь, и обстановка наносит удары по органам чувств. На зубах, словно жвачка, горький запах клея, сладковатый типографский запах, такой, который бывает от свеженапечатанных книг, всё вместе замешано на сухом механическом тепле. В ушах пробкой становится звук десятка голосов, какой-то скрежет, стук как будто, к этому примешивается невозможный в этой обстановке истеричный перебор клавиш пианино: пианист, похоже, ударяя по клавише, попадает пальцами по обеим соседним. В этой какофонии с трудом угадывается Чайковский. «Времена года» обретают какие-то новые оттенки: словно в разгар лета над твоей головой разворачиваются небеса и начинает идти снег. Из другого угла надсадно звучит на какой-то дедовской УКВ-волне радио. Даже воздух, кажется, лижет наждачкой кожу.
