(сортир – ит.). Джулио стоял под стеной неподалеку от кухни и разговаривал с каким-то мужчиной плотного телосложения, закутанным в серый плащ. Будущий кардинал одобрительно кивал, слушая то, что рассказывал ему тип в плаще, затем вынул из кармана кошелек и вручил своему собеседнику, тот пошел в сторону конюшни, а Мазарини, явно чем-то взволнованный, энергично вернулся в комнату. Я отступил в тень склона, когда же незнакомец прошел мимо меня, я побежал среди строений, желая поглядеть, что же это за мужчина в накидке. Не знаю, почему, но мне пришло в голову, что собеседник моего опекуна мне откуда-то знаком.
У колодца мы чуть не столкнулись. Капюшон спал с головы незнакомца, открыв румяное, блестящее и совершенно еще не старое лицо; а что самое главное, среди всех этих жирненьких выпуклостей поблескивали вполне себе разумные глаза.
– О Боже! Мой господин! – увидав меня, выкрикнул толстяк; грохнулся на колени в дворовую пыль и начал обнимать меня за ноги. – Вы разве не узнаете меня, учитель? – восклицал он. – Такое возможно, я немножечко поправился, но это все тот же я, ваш ученик и покорный слуга Ансельмо.
– Ансельмо?! – ярость закипела во мне будто жидкая сера. – Предатель!
Тут я схватил его с силой, которой даже не мог у себя представить, прижал к каменной облицовке колодца так, что тот повис головой над далекой водой.
– О Боже! – тревожно вопил толстяк. – Санта Мадонна! Да что же ваша милость творит! Что я такого сказал? В чем же вас подвел? Вы сами отослали меня с письмом герцогу Мантуи. Ну а то, что мы не успели с помощью вовремя, то уже не моя вина.
– С письмом к герцогу Мантуи? С каким еще письмом?
Я не помнил никакого письма. Но оставил первый порыв закинуть Ансельмо в провал, несмотря на то, что каждый нерв во мне трясся желанием отплатить за недостойную измену.
– Да ради же бога! Неужели учитель забыл?! Ведь после того, как герцог Ипполито поставил Вашу Милость под трибунал, с целью отсрочить казнь и привлечения новых свидетелей защиты, я должен был искать помощи в Мантуе и Ферраре…
Тут уже я заколебался. Врал, шельма, или говорил правду? Положа руку на сердце, а откуда я брал основания для своих обвинений? Ведь сцена оглашения приговора и сам ход казни Альфредо Деросси были моим литературным вымыслом. Из сохранившихся документов я знал лишь то, что мой герой был осужден в негласном процессе и вброшен в Колодец Проклятых. Помимо того, в мемуарах некоего Пьерро делла Наксиа, которые попали мне в руки, я вычитал кое-чего другого о Высоком Доме, слуге Ансельмо и нескольких произведениях Иль Кане, что были уничтожены. Но все остальное: трагичный в своих последствиях роман с эрцгерцогиней Марией (история рассказывала лишь то, литтвинка двадцати с парой лет умерла родовой горячкой), месть Ипполито, подлая роль Ансельмо, наконец, в качестве тайного информатора под кличкой "Ученик", были исключительным творением моей литературной выдумки. Неужто, сам того не желая, я обидел достойного человека?
