Я знаю, как поступил бы в любой другой день. Хотелось бы сказать, что я тут же вмешался бы и спас несчастного, пусть и с тяжёлыми для себя последствиями. Но буду честен: я бы просто сбежал. Потому что с моим везением я уже давно понял, что бороться с трудностями – значит, делать ещё хуже. Что хорошего будет, если побьют двух ребят сразу, а не одного?
Но сегодня всё было иначе. И я, недолго думая, решил, что Перри должен ответить за это. И вместо того чтобы убежать, я громко крикнул:
– Эй, Перридринкл!
Все обернулись на меня. Назвать Перри полным именем – такое ещё никому не сходило с рук!
– Если ты завидуешь, что мама Головастика не бросила его, это ещё не повод издеваться над несчастным созданием.
Толпа ахнула. Все знали, что мама бросила Перри, когда ему было 2 года. И он до сих пор болезненно переживал это, потому что у него было шесть татуировок про маму, которые его отец, профессиональный борец, разрешил сделать.
Я тут же пожалел, что сказал это. Я ничего не исправил, зато совершил большую ошибку. Мог бы просто вежливо попросить его прекратить. Вдруг он послушался бы.
– Шарик-Лошарик Жирмонт, – медленно сказал Перри, чеканя каждое слово. Он бросил Головастика на пол бесформенной кучей. Я успел пройти три последние ступеньки. Остальные ученики обступили меня, отрезая путь к отступлению. Головастик с трудом поднялся на ноги и схватил свой рюкзак. Он благодарно кивнул мне, юркнул в толпу и поскорее убежал. Перри был так близко, что мои ресницы чуть не расплавились от его горячего дыхания.
– Наверное, ты мазохист или как там таких называют, – сказал Перри. (Интересный факт про учеников частных школ. У них богатый словарный запас.) – Мало того что ты довёл белого медведя, так теперь ещё и оскорбляешь мою маму. По-моему, ты грубиян. Для жирдяя ты слишком нарывистый, ты это ещё не понял? Но у тебя пока есть шанс извиниться перед тем, как я разобью твоё лицо. Если я поверю в твою искренность, то обещаю сделать это по-быстрому.
– Ну… я сожалею, – сказал я, понимая, как фальшиво звучат мои слова.
– Тебе придётся пожалеть, – быстро сказал Перри, почти сочувствующим тоном, как будто это не он сам хотел разбить моё лицо в лёпешку, а просто статус мачо обязывал его это сделать.
От прежней смелости не осталось и следа. Та суперсила, которую я ощущал весь день, теперь куда-то улетучилась. Я забился в угол, как обессиленный боксёр хватается за канаты, моля о том, чтобы бой поскорее кончился.
