Семушка насупился:
— Брехун он, твой Помиралка!
— Брехун? — загорячился Ленька. — А вот проверим…
Под завалинкой станционного дома лежала в затишке лопоухая дворняжка Дамка. Она не обращала на мальчишек никакого внимания, спокойно грелась на солнышке, но когда Ленька сердито уставился на нее. Дамка забеспокоилась. Подняла уши, глянула на Леньку раз-другой, поднялась, потопталась в недоумении и отошла, рыча и оглядываясь.
— Видал? — обрадовался Ленька. — А ты говоришь, дед Помиралка брехун! Не-ет, он старый и уж все в точности знает!
Никак не хотелось Семушке верить словам деда про душу в глазах, да еще Ленькиному доказательству, а получалось по их… И в самом деле, шибко тяжелым взглядом смотрит отчим на людей. И от всех на отшибе держится. Соседи, вон, собираются вместе, песни играют, стучат костяшками в прохладной тени тополей, а Гаврила — ни к кому. И к нему никто. И работа у него такая — путевой обходчик, все больше один бывает. То на своем километре порядок наводит, то по околодку идет.
Отчим и дома жил в стороне от Семушки с матерью, страдавшей какой-то грудной болезнью. Крутила ее эта болезнь, надолго в постель укладывала. Вот и опять, мать лежит. В летнюю жару мерзнет. Но отчим ее совсем не жалеет.
И, правду сказать, скуповат Гаврила. Сласти да обновки Семушке редко перепадали. Да и пастухом он стал потому, что отчим так рассудил. Вообще-то стадо пас Сашко-однорукий — мордастый озорной парень из Узловой, нанятый на лето жителями полустанка. Да вот засобирался Сашко к себе в Узловую — большую станцию с магазинами, клубами и базаром, расположенную в десяти километрах от разъезда. Одежду сменить ему захотелось, купить кой-чего. Вместо себя он и подрядил Семушку, пообещав денег на новые сапоги.
— Иди, — решил отчим. — Тут два дня работы — и вот тебе, со скрыпом!
Но уж четвертый день не является Сашко. Видно, загулял. А Семушка за него отдувайся… Правда, и раньше он за подпаска не раз со стадом ходил. Но одно дело — просто так на приволье побыть, а когда столько коров у тебя под рукой — цветами не залюбуешься. Пастуха кругом беда поджидает. Позади железная дорога тянется, слева — бесконечные сопки, а с правой стороны — Левинская падь и колхозное поле. Да еще от жары и паутов на коров «бзык» нападает. Позадирают хвосты — и по кустам, а то и домой, в тень и прохладу сараев.
Жары и слепней сильней других бык Пушкарь боится, — хотя он такой здоровый, что Семушка до его рогов и дотянуться не может. Дед Орлов сделал ярмо и приучил Пушкаря возить телегу и сани. Даже огород пахать на нем приспособился. Но еще теленком Пушкарь отморозил хвост, и теперь ему нечем отмахиваться от кровососов. Как прижучат его пауты до предела терпения, задирает бык остаток хвоста, как пушечный ствол, — и деру! За этот огрызок его Пушкарем и прозвали. И когда поднят он кверху, никому не сладить с быком.
