Чао вздохнул.
В этот момент Лика решилась. Обогнув пандарена, она опустилась на колени у головы Лилиан, и, закрыв глаза, обхватила её холодный лоб руками.
Она сразу почувствовала струящуюся энергию, стекавшую с кончиков её пальцев, но этого тепла было недостаточно, чтобы растопить лёд под её ладонями.
В её уме возник образ сестры Лилиан, когда она впервые увидела её из-за решетки камеры — именно из её уст прозвучали тогда первые слова поддержки, которые она услышала в этих стенах, не считая Штепселя.
Приток тепла усилился, и Лика почувствовала, как расход её сил сразу же возрос на порядок.
Где-то внутри неё мелькнул страх — что будет, если она отдаст все свои силы, сможет ли она вернуться сама в мир живых?
Однако, уже в следующий миг она подавила в себе этот страх гневом на то, что думает о расчете в этот момент.
«Жить. Лилиан должна жить!»
Лика зачерпнула остатки сил. На секунду перед её мысленным взором предстал отец Оккам.
«Только когда сердце твое станет звучать в унисон…», — услышала она.
«Лилиан, пожалуйста, живи…»
Вспышка света.
Звёздное небо. Пропасть под ногами. Бесконечный холодный простор.
Она почувствовала, что теряется в этой бесконечности, словно растворяется в ней.
И в тот момент, когда гномка уже начала забывать, кто она и откуда, до неё донесся далёкий отзвук музыки — точнее, ритм. Где-то на задворках её сознания промелькнул образ старого шамана.
И снова Свет. Ясный ровный свет, где-то далеко впереди, словно в конце тоннеля.
Вспышка. Запах горелой кожи. Стон.
Лика открыла глаза. Она всё еще стояла на коленях, руки её лежали на голове сестры Лилиан, но гномка почти не чувствовала их. До неё не могло дойти сразу, что было не так в окружающей её среде.
Почему дворфы смотрят на неё застывшими взглядами, почему стих гомон голосов?
Чьи-то мягкие лапы опустились на её плечи. Чао?
В наступившей тишине отчетливо и громко прозвучал стон. Сестра Лилиан открыла глаза.
* * *
Лика не помнила, как она оказалась на улице. Свет луны серебрил стены древнего каземата, а отблески костров окрашивали их основание в багровый цвет.
Она стояла у входа в тюрьму, напротив неё взволнованно и торопливо наперебой затягивались наспех свернутой папиросой дворфы.
Чувства постепенно возвращались к ней. Нахлынули запахи — дыма костров, табака дворфов, вонь от сваленных неподалеку тел гноллов.
Её затошнило. Она провела по лицу ладонью, испачканной в чужой крови. Вилли заглянул ей в лицо и, поколебавшись, протянул гномке папиросу.
