Болезнь дала о себе знать неожиданно: немой начал худеть. Проступили синие узоры сосудов на висках, настороженные черные глазенки проваливались, вокруг них возникли серо-синие круги. Пухлые детские щечки утратили румянец, вскоре кожа уже обтягивала худенькое утомленное личико. Нос, напротив, стал длинным и заострился, придавая мальчику еще большее сходство с галчонком. Воспаленные обкусанные губы стали тоньше и бледнее, как будто кто-то каждое утро капал на них растворителем, вскоре лишь узенькая белесая полоска обозначала рот. Хрупкие прозрачные ладошки с узловатыми суставами пальцев теперь всегда были ледяными. Прозрачный и тусклый, Илюша подолгу неподвижно сидел в углу, с широко распахнутыми глазами, словно пытаясь расслышать какую-то неуловимую мелодию, упрятанную в шум, помехи радио, гудки улицы, скрипы паркетин, голоса. Немой пытался объяснить жестами, что чувствует. Он жаловался на ощущение присоски, как будто кто-то выпивает его через трубочку, оставляя во всем теле нарастающую слабость и головокружение.
Вскоре его худоба стала бросаться в глаза посторонним. Люди на улице удивленно указывали пальцами:
– Смотри, какой слабенький мальчик, похожий на птичку, как он, наверное, мало ест.
Соседка, та самая истеричная старушенция снизу, при каждой встрече рассказывала матери про малокровие у детей, в ее глазах читался упрек: «Своего кормишь, а чужого вон совсем заморила». Мать оправдывалась, что аппетиту племянника можно позавидовать. Что гемоглобин у него в норме.
Однажды отец, желая как-то отвлечь немого от тоски, от упрямого вслушивания в тишину, подвел его к дверному проему, на котором обычно отмечал рост своего сына и недавно стал отмечать рост племянника. Илюша, полюбивший этот ритуал заботы, с готовностью прижался спиной и затылком к дверному косяку. Почему-то отметка роста оказалась на три сантиметра ниже той, что сделана месяц назад. Так выяснилось, что мальчик не только худеет, но и медленно уменьшается, словно с каждым днем чуть-чуть растворяется и тает. После этого родители стали наблюдать и вскоре убедились: ребенок теряет не только в весе, но и в росте. От утра к утру это становится все более заметным. Казалось, немой таял по ночам, в темноте, не в силах никому поведать об ужасе и боли, обволакивающей его мокрым мышиным нейлоном. По ночам Илюша приглушенно стонал, до тех пор, пока в комнату не врывался кто-нибудь из взрослых. Включали свет, садились на краешек постели, гладили страдальца по голове, читая слабость и страх в воспаленных детских глазах. Яркая вспышка света врывалась, убивая сон. Удар света парализовал, вызывал шок, заставлял Витю сжаться в позу эмбриона, натянуть одеяло на голову, слушать голоса родителей, шелест, шаги у кровати. Всхлипывать и шептать на все лады: «Я тут ни при чем. Эта старушенция снизу все выдумала. Он заболел сам».
