— А бригадир ваш, слесарь Шавкунин? А он помогал вам таскать корма?
— Какое! У него были свои проблемы. Доильная система «Даугава», которую он должен был обслуживать, была у нас совсем уже старая. Трубки почти ежедневно лопались, он их едва успевал ремонтировать. В стыках часть молока застаивалась, и сортность, понятно, понижалась, а за второй сорт меньше платили. Понижался и заработок от того. Молоко после дойки надо хранить, после вечерней — восемь часов, а холодильник работал плохо. «Сельхозтехника» трижды привозила двигатели, но они оказывались неисправными. В одном из них подшипник рассыпался, в другом отсутствовала крыльчатка, и он из-за этого не охлаждался, на третий поставили крыльчатку, снятую с двигателя системы проточной вентиляции. Шавкунин бесился, матюгался: работаю в день по двенадцать часов, а ставку платят восьмичасовую. Написал заявление. Без ответа.
Раиса умолкла и задумалась.
— Да нет, — вздохнула. — Пусть мне сейчас в этой Америке приходится нелегко, а я чем в России быть дояркой, я лучше в Америке буду никем. Я, может, моделью в Америке стану. С детства мечтала быть моделью.
«Из доярки в модели», — записал Клионер вариант названия порнофильма.
— Раисочка! — сказал он на прощание. — Позвольте вам позвонить на днях. И ещё, очень прошу: о нашем разговоре — никому. Меня почти растерзали на части, когда я в газете объявил о том, что подыскиваю актёров. В кино мечтают сниматься все.
— О чём с тобой этот жид говорил? — справился Лейкин у Раисы, к своему столу, наконец, воротившись, и было заметно, что там, где он был, алкоголь лился рекой. — В постель, что ли, тебя затаскивал?
— В какую постель? — вспылила Раиса. — У тебя в голове только одно.
Лейкин родился горлопаном, но горлопаны тоже есть всякие: какой-то родился с громким голосом, но дар этот редко употреблял, ну, если только в крайних случаях, скажем, кого-то в лесу отыскать. А какой-то решил, что коли природа одарила его мощными децибелами, он должен их использовать вовсю. Лейкин был именно таким, ко всем нечувствительным горлопаном. Посему, невзирая на шум в ресторане, голос его далеко разносился, а если бы, скажем, все замолчали, включая оркестр и певца, то буквально каждое слово Лейкина отчётливо слышал бы весь зал.
— Я, что ль, не видел, как вы гарцевали? Да он тебя мысленно всю перетрахал, — продолжал Лейкин любимую тему, которая только слегка уступала золоту в виде крюгеррандов; то есть из всего, что предлагает жизнь, его увлекали лишь секс и золото.
