Пришел и наш черед воевать. Тут я воочию убедился, что значит новые тактика и пули в масштабе батальона. Французы высыпали нам навстречу и попытались дать бой в классических шеренгах. Ну, ну… Мы спокойно расстреляли их с расстояния, недоступного для их мушкетов. Пули Нейслера разили врага исправно. Могли обойтись и без них. Даже две пушки остановят полк, а у нас их восемь. Три залпа, и мы вошли во флешь. А там…
Как пахнет война? Я рос в деревне, и дед, заменивший мне отца, держал кабанчика. Осенью его резали. Я при этом не присутствовал — прятался в доме, но, как вопли стихали, выходил. Убиенного свинтуса клали на доски, настеленные на козлы, и дед осмаливал его из паяльной лампы, поливая сожженную щетину горячей водой и скобля ее ножом. Затем тушу начинали «разбирать». Доставали сердце, легкие, печень, почки… Эмалированной кружкой дед вычерпывал из грудины кровь, которая шла в колбасы. Я за всем этим с любопытством наблюдал. Возле туши пахло кровью и внутренностями — тот самый «нутряной» запах, который с таким смаком обоняли классики деревенской прозы СССР. Их книгами восхищалась моя бабушка — учительница русской литературы, и заставляла внука читать.
Повзрослев и поступив в медицинский колледж, я узнал, что человек с разрезанной брюшиной пахнет точно так же как кабан. И ничего восхитительного здесь нет — это запах смерти. Он и стоял в захваченной нами флеши: смердело кровью и разорванными внутренностями. Укрепление заполняли трупы, местами в несколько слоев. Спешнев немедленно распорядился очистить флешь, чем егеря и занялись. Французов выбрасывали за бруствер, своих выносили за укрепление и складывали на траве. Сначала в ряд, а затем в штабель — слишком много набралось тел. Я занялся ранеными. Их было немного. Егеря не пострадали — французы не успели выпалить, а защитников флеши враги добивали штыками. Уцелели единицы. Разозлившись, я вознамерился приказать поступить также с ранеными французами, но Семен не позволил.
— Ты что? — сказал, отведя меня в сторонку. — Какая слава о нас пойдет? Да и генерал, узнав, не помилует. Нельзя так!
А им можно? Ладно, еще в горячке боя. При отступлении из Москвы конвой из испанцев, португальцев и поляков убьет две тысячи русских пленных солдат и офицеров. Им хладнокровно разобьют головы дубинами. Эта казнь вызовет возмущение даже у французов, о чем с негодованием напишет Коленкур[24]. Он опасался получить симметричный ответ и, к слову, не зря…
