Ее последователь — гнусный Крошка Цыпер, мелкая собачонка при знатной даме, кусает просто так, из любви к хозяйке…»
Ну, вроде, хватит.
Я цитирую по памяти.
Я много раз прочла это.
Сижу себе в библиотекеуниверситетского города Цветогорска Мид-Вест Индиана,
растолстевшая, в бесформенной сиреневой кофте, абсолютно оторванная сама от себя, от всего, кроме своей дочки, ни к чему непричастная…
И читаю этот русский журнал трехлетней давности…
Чувствовала я себя, наверное, как Судейкина.
Уже там, в парижском скворешнике.
— Что это было? В какой стране? С кем?
Как вы сказали? Петербург?
А они, по-прежнему, там живут, ходят по моим улицам.
Тенью, Носом, портретом…
А они, по-прежнему, могут взять билет до Питера.
Выйти утром на Невский, пройти двадцать минут,
свернуть на Итальянскую,
подняться на третий этаж в подворотне Малигота,
постучать, и двухстворчатую дверь распахнет…
Похмельный, но не злой.
Глаза красные, как у белого кролика.
Мой Гастон — из книжки «Роковая любовь».
Призрак Оперы.
Все москвичи знали, что он — редкая в нашем кругу, ранняя птица. И даже с первого московского поезда можно смело идти в эту мастерскую, и там тебе откроют.
И там ты, глупый бедный москвич, будешь пить своей первый Утренний Питерский Кофе.
Да, Призрак Оперы обычно к девяти уже там.
В своей мастерской, во дворе театра, бывшей адмиральской квартире.
А я приду нескоро.
Хорошо если к двенадцати.
А может и к часу.
Господи, как же я хочу домой…
Домой?
Нет.
Я еще не готова.
Вернуться к себе самой.
«Юля Беломлинская — паучиха Черная вдова…»
Я все читала, вспоминала и плакала…
Наверное, эти дурацкие юхины строчки покоробились и расплылись,
на них вылилось три ведра моей скупой мужской слезы…
…Последний удар, который я ему нанесла, уже перед отъездом, был отказ подписать какое-то прошение о том,
чтобы какой-то его партии панк-рока отдали остров в Тихом океане.
Такая натурально концептуальная петиция.
— Подпиши! Устроим там колонию, класс будет! Все будем ходить голыми!
— Нет, Боря, не подпишу. Я точно знаю, что у тебя на острове всем можно будет ходить голыми. Но зато ходить одетыми будет запрещено под угрозой расстрела и высылки.
С этим я и улетела в Америку.
И вот сижу, вспоминаю свою Школу Злословия…
А потом вспомнила, что все это только классики на асфальте.
И только кажется, что нельзя преступить эту черту.
Ее можно даже просто стереть.
Она мелом нарисована.
Первое, что я спрашиваю у крошки Цыпера по приезде:
— Как там Юха?
Цыпер говорит:
— Юха оказался такой хороший… Вписался в ОГИ, на детских утренниках читать сказки. Представляешь, честно встает утром, приходит к десяти. И не пытается там с родителями этих детей тусовать, а честно читает…
