* * *
Аннушка с детских лет боялась тетку, Анну Иоанновну. Разумом понимала, что для императрицы она — ее любимая и единственная племянница, но только странная у тетки была любовь, скорее похожая на властное чувство собственности. Простирайся Аннушкин взгляд несколько дальше дворцовых стен и «прешпектив» столичного Града Петрова, она, наверное, поняла бы, что очень похожее чувство обладания испытывал барин к своим крепостным рабам, любя их при этом, как любят свою собственность. Но юную Аннушку совсем не занимало сословное устройство России. Для Анны же Иоанновны, добившейся абсолютной власти Российском престоле своей мощной рукой, разорвавшей «кодиции» Верховников, таковыми крепостными были все ее подданные, не исключая высшую русскую знать и высокородных иностранцев. Потому-то тетка-императрица смотрела на Аннушку сурово и подозрительно, насупив брови, а улыбалась редко и лишь когда племянница оправдывала ее ожидания. Увы, приходилось признать, что Аннушка эти ожидания оправдывала редко. Почти никогда.
Аннушка была застенчивой, неловкой, иногда — капризной, иногда — доброй, и чаще всего — не злой. Ей же следовало быть гордой, жесткой и хитрой, как и подобает племяннице императрицы — и тогда, возможно, «прешпективы» очередной женщины на престоле Российском открылись бы перед нею с большей очевидностью. Вот и сейчас, когда тетка вызвала ее к себе, Аннушка твердо знала: ничего хорошего ей этот разговор не сулит. Будет горько, нудно и стыдно, и разойдутся они смертельно недовольные друг другом — до новой встречи, такой же бессмысленной, как и эта…
Ах, бедная она сирота, некому за нее заступиться на этом свете! Бабушка умерла, матушка умерла, а отца, герцога Мекленбургского, Аннушка почти не знала… Только тетка у нее и осталась, да разве она — злобная, орущая, вечно осуждающая и обвиняющая — это заступница?
Замирая от липкого, постыдного страха, Аннушка толкнула дверь теткиного кабинета. Вошла тихо, почти бесшумно. И сразу стало зябко и тяжело, хотя в кабинете было хорошо натоплено — Анна-императрица любила, когда топят жарко, почти до угара. Но руки у Аннушки задрожали, как у маленькой, как в то мгновение, когда тетка впервые рассердилась на нее, еще при матери, и отвесила племяннице затрещину… Тогда Аннушка горько заплакала и бросилась к матери на шею, а мать все твердила: «Ты уж, доченька, не гневи государыню…».. Она и не гневила — только тетка каждый раз сама гневалась, что бы Аннушка ни сказала, как бы себя ни повела…
