Рассказала о том, как однажды по мостовой мимо неё, прямо под вымощенной плиткой проползло нечто, похожее на огромного жирного червя. И про громадные тени, то и дело накрывающие город своими чёрными крыльями. Про поющие цветы в клумбах, про шепчущие стены старого заброшенного дома в конце улице, про улыбающихся кошек, а ещё про пьяного летающего пенсионера и сияющие глаза прохожих, у которых иногда даже виднеются клыки…
— Ты говорила, что живёшь с тётей. — После того, как она закончила, вспомнил мистер Реннер. — Где твои родители?
— Они погибли в автокатастрофе, когда мне было семь.
— И ты никогда не разговаривала с ними об этом?
— Я… — смутилась Грэйс. — Я не помню. Не думаю, ведь это началось уже после их смерти.
— Уверенна? — Доктор был так серьёзен, что Грэйс уже ни в чём не была уверена.
— Эмм… не совсем. — Промямлила она, мельком взглянув на появившейся из кучки грязи на стене ярко-зелёный росток.
— Давай-ка мы вернём тебя в детство, — предложил мужчина. — Закрой глаза.
Девушка нахмурила свои аккуратные русые брови, но повиновалась.
— Знаю, это трудно, но ты должна расслабиться. Забудь обо всем что видишь и слышишь. Нет ни грязи, ни звуков, ни меня… только мой голос и место, где ты сейчас находишься. Где ты сейчас, Грэйс?
— Дома, — умиротворённо ответила та.
— В доме у тёти?
— Нет, я в Америке. В Портленде. Мы живём здесь с родителями.
— Сколько тебе лет, Грэйс?
— Шесть. Вчера был мой день рождения, и мне подарили красивый розовый велосипед с цветными кисточками на руле.
— Ты счастлива?
— Нет. Я хотела щенка. Хотела, чтобы родители позволили мне забрать домой того смешного пёсика с заднего двора школы. У него шесть ножек, и он плюётся огнём, когда лает.
— Послушай, Грэйс, давай вернёмся чуть дальше. Сейчас тебе четыре. Где ты?
— Мне год… Я в парке с мамой. Знаю точно, потому что в тот день она сфотографировала нас и подписала дату на обороте. Здесь очень красиво… мы словно в сказке. Деревья, трава и цветы — всё это живое. А в пруду плещутся и поют рыбы.
— Ты слышишь их, Грэйс?
— Да, — девушка улыбается и водит рукой в воздухе. — И тут много светлячков. Они смешат меня, строясь в разнообразные фигурки. А ещё здесь белка. Она ест отломленный мамой хлеб, прямо с её рук и смотрит на меня…
И неожиданно всё это обостряется для неё до такой степени, что босые маленькие ножки девочки ощущают прохладу травы, а детская кожа тепло солнечных лучей. Ладошка гладит мягкий колкий мех рыжей белки и мама, которая так невыносимо близко…
