Однако за уговор с ведьмой и самому легко на столе в пыточной очутиться! Жизнь палача в этом подземелье не шибко лучше, чем у ведьм, но все-таки лучше.
— Завались, грымза! Нашла дурака — душу губить!
— Ой, смотри, Каспар: а напарничек твой поверил! Словно не знает, что ведьма по природе своей морочит род людской. А в его чреслах силу разве что сам Король Белет пробудит! Висит там все безнадежно, как в петле удавленный.
Хохот Хольды, перемежаемый хлюпающими звуками и кашлем, загремел под низкими сводами подземелья. Жирная старуха каталась по полу клетки, каждая складка ее дряблого тела тряслась — Хольда стала похожа на огромное уродливое насекомое.
— Душу он бережет!.. Ничего ты не знаешь, дурак, ничего ты не знаешь…
Под смех Хольды палачи выволокли очередную ведьму в пыточную. Безумный хохот продолжал звучать прямо в голове Ганса, пока они с Каспаром усаживали смугловатую для местных земель женщину на покрытый шипами «ведьмин стул». Пусть посидит пока… Надо еще придумать, что с ней делать.
Старик наполнил кружку и навалил каши в миску. Пытки — пытками, а обед по расписанию.
* * *
Последней на сегодня женщине Каспар немного облегчил участь. Пока Ганс не видел, он просто вырывал ей зубы изогнутыми клещами. Старик-то всегда работал иначе. Предпочитал давить каждый зуб, крошить его понемногу.
Правда, благодарности за сомнительное милосердие в глазах бедняжки не наблюдалось. И ей, в отличие от Хольды, было совсем не весело. Как и всем остальным, кого Ганс с Каспаром измучили и покалечили за долгий рабочий день. Или тем, кто слышал из-за стены их крики — зная, что уже очень скоро испытает то же самое. Если не хуже.
Ганс оценил работу.
— Да-а-а, Либби, сухари тебе больше не грызть! — возвестил он, внимательно осматривая окровавленный рот жертвы. — Но это ничего, все одно сожгут на рассвете. Малец, волоки ее обратно. А я пока приберусь: начальство вот-вот явится…
Предстоящий костер ведьму, кажется, совсем не беспокоил. Она смиренно брела к клетке, чуть пошатываясь и что-то бормоча — разобрать слова Каспар не мог и не пытался. Он запер клетку, но не сразу вернулся в пыточную: решил проверить, жива ли получившая сегодня грушу. То, что с ней сделали, вызвало у юноши настоящее отвращение, за которым последовала жалость.
Да и на остальных бы глянуть…
Если ведьмы не плачут, то костер здесь точно полагался лишь Хольде — потому что слез были полны глаза каждой, кого Каспар успел осмотреть. Кто-то пытался прожечь палача взглядом, кто-то смотрел с немой мольбой, кто-то быстро отворачивался, но слезы — вот это было неизменным. Одни плакали от боли, другие от стыда, третьи от страха, некоторые — от сочувствия к тем, кому досталось сильнее. Каспар ощущал вину, хотя, если подумать, виновен был не больше гвоздей, которыми распинали Иисуса. Не работай в подземелье он, этих женщин просто истязал бы кто-то другой. Ничего бы не изменилось, верно?
