Все остальные тоже молчали, наконец, Колышев прокричал радисту:
— Селиванов, отойдёте на пятьсот метров назад, свяжитесь со штабом, с майором, дадите наши координаты, попросите помощи, скажите, что мы уже в первой траншее, что тяжёлого вооружения у нас нет и нас меньше тридцати человек. Дождитесь ответа и возвращайтесь сюда. Постарайтесь не попасть под мины.
— Есть, — сказал Селиванов и тут же ушёл в темноту.
— Принимаю решение, — прокричал подсотенный, чуть помолчав, — будем ждать, хотя ждать нам нельзя. Совсем нельзя ждать.
Аким понимал, о чём он говорит. Буран заметно сдавал, порывы ветра слабели, а значит, и пыли с песком в воздухе становилось всё меньше. И видимость к утру, наверное, стала бы нормальной. Они с Володькой Карачевским сели в одном закутке в траншее, невдалеке от трёх солдат сапёров, доставали еду из ранцев, острое сало с кукурузными сухарями и гороховыми галетами, поделились ею с сапёрами. Дали немного, так, для разнообразия стола. Те были благодарны, сух пай у них был так себе, всё та же саранча да тыква в банках. Сапёры дали им настоящего чая из шиповника, крепкого и сладкого. Стали есть, почти не разговаривая. Все были голодные и очень уставшие. И не мудрено, был уже пятый час ночи.
И тут на правом фланге треск выстрелов, не очень близко, но даже через буран их было слышно. Били винтовки россыпями. Очередями. Значит, бой шёл на малой дистанции. Пряча недоеденное, казаки и солдаты хватали оружие и спешили по траншеям к месту стрельбы. Саблин шёл быстро, пока не упёрся в спину Тарасова.
— Что там? — Спросил он у него.
— Не знаю, может, контратака, — говорит опытный казак, приседая за щит и осторожно выглядывая из-за него, — сапёры стреляют от души. Дима пошёл узнать, чего они…
Дима Семёнов вскоре вернулся и позвал остальных.
У стенки восточной траншеи собрались сапёры и казаки, смотрели на юг:
— Вон они, левее бархана оба. — Кричал один из сапёров.
Саблин высунул голову, там едва различимые в пыльной мгле лежали два тела с большими ранцами за плечами.
— Атака была? — Спросил Тарасов.
— Да нет, разведка, наверное, — кричал ему в ответ сапёр.
— Нет, не разведка, — не соглашался с ним другой.
Пришёл Колышев с сержантом, командиром сапёров, он держал свою растерзанную руку, как мать держит ребёнка, видно, боль не давала ему покоя, но он старался не показывать вида. Аким знал, почему он не дал колоть себе обезболивающее. Оно, конечно, полностью исключает боль, но и трезвость рассудка от него падает заметно, с этим препаратом приходит безмятежность и… тупость. Подсотенный сразу спросил у сапёра:
