откуда-то из семидесятых, а то и саундтреки из мультфильмов и мюзиклов –
«Король Лев», «Злая» или
«Отверженные». Часто в гостиной звучала одна мелодия, а с кухни неслась совершенно другая. Ну а мама, порхая в танце из комнаты в комнату, громко напевала что-то третье под оркестр, звучавший только в ее голове. Она всегда танцевала.
Яркие краски остались – стены в комнатах были разноцветными, всех оттенков красного, фиолетового, бирюзового с золотом, – но даже они, казалось, потускнели без той, чьи любящие руки их красили. У себя Ева тоже любила яркие акценты в виде брошенной на диван необычной подушки или красочных картин на стенах. Но у мамы яркость царила всюду. Все двери были покрашены в разные цвета и покрыты блестящим лаком, ковры и мебель были таких расцветок, которые Еве никогда не пришло бы в голову поместить рядом; но каким-то непостижимым образом все это уживалось, и неплохо.
Еве не хватало духу перекрасить стены, хотя ясно было, что придется, когда дело дойдет до продажи квартиры. Она выбрала бы что-то нейтрально-практичное – неброский кремовый или цвет топленого молока, как в ее квартире. Но замазать этот калейдоскоп означало убрать последние воспоминания о маме в доме ее детства. Даже подумать об этом было невыносимо.
В последние несколько месяцев Ева упаковывала понемногу жизнь своей мамы: отдала одежду в благотворительные магазины, сложила в коробки любимые Джульеттины безделушки и перевезла кое-что к себе домой, распродала мебель и картины. Это было разумно. Порой Еве приходило в голову переехать в дом, где прошло ее детство, но это было бы непрактично – зачем такой большой дом ей одной?
Ева досадливо поморщилась. В последнее время ее стала немного раздражать вот эта собственная рациональность и практичность.
А вообще-то было бы интересно перебраться сюда, жить с воспоминаниями о том, как они пекли на кухне пироги, как она помогала маме расписывать стены детской жирафами, слонами, львами и тиграми, как они устраивали водяное побоище в саду, как, лежа вместе на диване, смотрели фильмы. Их с мамой жизнь заполняла собой все пространство, каждый уголок каждой комнаты. Ева даже родилась здесь, в маминой спальне, двадцать семь лет назад – она тогда так торопилась выглянуть на свет, что не дождалась бригады медиков. Правда ли она хочет снова здесь поселиться? А душа болеть не будет? Или это способ сохранить связь с мамой именно теперь, когда воспоминания понемногу начинают блекнуть? Сегодня утром у юристов Ева обсудила это с Лорел, своей любимой тетей. Сама Лорел считала, что Ева должна сохранить дом, но, безусловно, оставляла решение за племянницей.
