Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями | страница 20
Потому что в недемократическом «неоколониализме» и заключена успешность столичного «креативного класса», который требует реформ.
Московский «креативный класс» является оплотом оппозиции. Но его успешность базируется на несправедливом распределении общенациональной ренты в пользу столицы. «Креативный класс» (существующий, по сути, только в Москве) жаждет одновременно и либеральных реформ, и сохранения ренты для себя («креативный класс» тоже хочет жить). Но так не бывает. Подлинно либеральные реформы перераспределят ренту, и это очень сильно сократит московский «креативный класс». Взаимоисключающие требования (реформ и ренты одновременно) показывают, что протестующие и власть — это «нанайские мальчики». А в их борьбе никто не побеждает.
В общем, я считаю, что нынешняя протестная ситуация в перспективе утыкается в тупик. Что делать — я не знаю. Для начала хотелось бы оказаться неправым.
P. S. Подумалось — к вопросу о перераспределении ренты и «креативном классе» в регионах… Предвыборный штаб Обамы располагался в Чикаго. Можно ли представить, что предвыборный штаб Путина располагался бы, предположим, в Челябинске?
Опорой оппозиции является «неоколониализм» Москвы. Как можно бороться за демократию, которая тебя же и обнулит? Борьба «креативного класса» с государством — это борьба «нанайских мальчиков»
Не понял вашу мысль насчёт корпораций и корпоративности. Вы думаете, что у нас корпорации могут управлять государством (или по крайней мере сильно влиять на власть)?
Под «корпоративностью» современной жизни в России я имею в виду следующее. Государство не может защитить права гражданина и позволить реализовать возможности гражданина. Почему — понятно. В одиночку человеку не справиться, супергероев не бывает. Проблема решается за счёт «корпораций». Человек делегирует им свободу, душу, способности — ну всё, что требуется, а «корпорация» решает за человека те проблемы, которые сам человек решить не может, а государство не желает. Главное — стать членом корпорации, и тогда жизнь наладится.
«Корпорация» — не обязательно фирма. Это некое сообщество с мощной экономикой и общей идеологией. Возможно — предприятие, как «Газпром». Но «корпорация» может называться «чиновничеством», «Москвой», «мафией» и так далее. Я утрирую, но мысль понятна. Разумеется, что корпоративность подобного рода — симулякр демократии, квазигосударства, деградация и фрагментирование общества, как и положено в постмодерн. Но такой путь выбрала Россия, так эволюционировала. «Жажда экзистенциального „Газпрома“», о которой я писал в романе «Комьюнити», — это желание войти в самую могущественную, милостивую и законопослушную корпорацию, которая решит за человека все его проблемы.