— О, вы в дьяконы годитесь, Кирилл Семенович! — воскликнула игуменья улыбаясь.
— Кстати, у нас в монастыре нет дьякона, — добавил отец Фотий, разводя руками.
— Да, да — подхватила игуменья.
— Нет, на такие дела я не гожусь, матушка, — помотал головой Набабов.
Полли побарабанил пальцами по столу, как бы призывая собеседников вернуться к прерванному разговору, протянул:
— Да… большевики не сидят сложа руки. Нельзя медлить, господа, с созданием повстанческого отряда…
Тут же были названы монахини, которые пойдут вербовать казаков в отряд…
Трижды ударил колокол. Игуменья пригласила собравшихся к трапезе, но казаки отказались от угощения. Они торопились домой.
Набабов снял с себя черкеску и кубанку, повесил на вешалку. Игуменья проводила его и Полли теми же скрытыми ходами в трапезную. Они закрылись в столовой для гостей.
Вошла Соня, смиренно поклонилась. Набабов впился в нее взглядом. Игуменья заметила это.
— Белица[37], принеси обед нам, — распорядилась она, обращаясь к послушнице. — И бутылку коньяка…
Соня снова отвесила поясной поклон.
— Слушаюсь, матушка.
Набабов, проводив ее выцветшими серыми глазами, спросил у игуменьи, из какой семьи эта девушка. Игуменья рассказала о своей келейнице. Набабов удивленно вскинул брови.
— Бежала от родителей? Это чертовски романтично!
— Весьма набожна и послушна… — сказала игуменья. — Целомудренного, кроткого нрава… Очень увлекается священными книгами: ночи просиживает за ними…
— Сколько же ей лет?
— Кажется, девятнадцатый.
— Чудесная пора!.. — восхищенно воскликнул полковник. — Не девушка — цветок! Просто не верится, что она из бедной семьи. Ведь красота и благородные черты присущи только имущим классам. Не так ли, господин Полли?
Американец пожал острыми плечами.
— Иногда и полевые цветы изумляют своей красотой.
— О, нет! — с жаром возразил Набабов. — Не говорите… Красота — это первый признак благородства. А эта девушка какой-то редкостный экземпляр.
На лице игуменьи просияла улыбка…
Из открытого окна были хорошо видны прикубанский лес и поляны. Вдали, на возвышенности, лежала бывшая помещичья усадьба, окутанная сизой дымкой. Игуменья подошла к окну.
— Вот коммуна, — указала она в сторону усадьбы и, печально вздохнув, оперлась на подоконник.
— Совсем близко, — сказал Полли. — Здесь, по-моему, и семи верст не будет.
— Всего шесть верст… — проговорила игуменья надломленным голосом. — Там прошли мое детство, юность…
— Позвольте! — воскликнул Набабов. — Уж не ваш ли отец помещик Меснянкин?
