А в маентке бушевали казаки. Первым делом из конюшен вывели лошадей и забрали сбрую. Коням радовались: были сытые и холеные. Потом из панских погребов вынесли кадки с сырами и колбасами, копченые окорока. Снедь разобрали и, жуя на ходу, напихивали ею мешки и сумки. Из погреба вытащили бочонок вина, и оловянные кружки пошли по кругу.
О появлении казацкого войска в маентке сразу стало известно холопам окрестных деревень. Прибежали с топорами и вилами мужики. За ними бабы. Седая сгорбленная старуха, прижав к голове желтые, худые руки, упала в ноги Гаркуше. Всхлипывая и причитая, она прижалась щекой к пыльному сапогу атамана.
— Обидел пан Гинцель? — допытывался Гаркуша.
— Нету силушки нашей, — выла баба. Худые плечи ее вздрагивали. — В ярину нашу коней пускал… Чиншами замучил… С каждой хаты по рублю грошей на войну с черкасами брал. Откуда, сынку, у нас гроши?.. Тогда живностью брал. У кого нет живности — сек нещадно лозой.
Заливалась старая баба слезами.
— Будет, мати! — Гаркуша положил на плечо старухи руку. — Иди в сарай и забирай свою живность.
Холопы уже сами бежали к хлевам. Кто барашку искал, кто свою телушку. И, не находя своего, выгоняли из сараев панскую скотину. В маентке шум и крик.
Фонька Драный нос ни на шаг не отходил от Вариводы. Микола лазил по чердаку, заглянул в овин, в погреб — искал панского эконома. Не найдя, с сожалением процедил сквозь зубы:
— Сбежал, баран безрогий… Ну, его счастье. Иди, Фонька, в сараи и тащи сюда солому.
Фонька побежал за соломой. Когда принес ее, Варивода показал на крыльцо:
— Толкай сюда!
Варивода высек огнивом искру, раздул сухую губку и засунул ее в солому. Потянулся синеватый горький дымок, а за ним повалили белые клубы. Варивода сдвинул на затылок шапку, отошел и стал посреди двора, уперев руки в бока. Когда повалило пламя, удовлетворенно потер руки:
— Ось так… Щоб и не смердило панством!..
Всю весну водила Ховра шептух к бабе Гришки Мешковича. Шептали они на веник, брызгали в хате святой водой, перевязывали пальцы тряпицей и нитками. Ничего не помогало. Чахла баба с каждым днем. Не помогали зелье и травы. Болело у бабы в грудях, по ночам душил глухой кашель и тело все покрывалось холодным потом. В начале лета полегчало. Гришка Мешкович обрадовался: пошла баба на поправку. Но однажды в полдень прибежал в хату Шанени заплаканный Васек, уцепился за Ховрины руки и, глотая слезы, с трудом выговорил:
— Мам-ка… по-мер-ла-а…
