Его поздние речи в защиту стараний гордеевского литпитомника вырастали, как он это видел, из этой исходно усвоенной ценности всякого текста, явной оборонительной крепи его. Каждый из запиравшихся в Башне с их углинским тренером, сам догадываясь или нет, составлял в меру сил и тоски собственную псалтырь, пусть никчемную и полуграмотную и местами подспудно языческую — отмечал благочинный чрез пономаря, порицая подчеркнутое поклоненье березовым рощам и вечным огням, — но назначенную к избавленью от муки бесследности и нечастого страха пройти в высших списках по разряду нечутких к обычным щедротам земли. Розню, сделавшуюся в кружке после смерти Гордеева, Аметист склонен был толковать как на месяцы распространившийся нервный припадок, шквал сиротства, шатание бешеное обезглавленной паствы, норовящей негласно во что бы то ни было определить в своей толще виновных в отъеме наставника. В самом деле, вскипевший на Башне раздрай обдавал тем же жаром, что прежние службы в Успенском: председательство, выпущенное на волю, после долгой и вредной возни неустойчиво устоялось за Зяблевой, вскоре свергнутой с трона вернувшимся с очередного леченья Уклейчиком, показательно ужесточившим расстроенную дисциплину. За несносность и выкрики с места был выдворен Лёшик Емелин, не слыхавший об однофамильце-собрате и бесславно ответственный за продвиженье трудов короленок на рынке (дружеское к кружку общество книголюбов на Старовладимирской подторговывало нерассованными по друзьям тиражами, но угасло за год до Гордеева, и картавящий Лёшик, теперь осаждавший хозяев газетных киосков, всякий раз получал от ворот поворот). В коллективную смуту вложилась и ранее не попадавшаяся им племянница бывшего патриарха, воспретившая издавать общий сборник под дядею запатентованным именем «Голоса Полажовья», что, по общему мнению, стало крупнейшей за десятилетье культурной диверсией в городе. Преподобный Гордеев, верставший былые тома «Голосов» в копотливом «Ворде», матричною машинкой печатной скрипевший и гостям предлагавший вареные яйца в честь позднего Розанова и печенье овсяное к чаю, промахнулся с наследницей, постановили на Башне. Аметист, заезжавший к нему раз и два обсудить привнесенные правки (райотдел молодежи спонсировал школьным талантам участье: четыре страницы), принимался со всею ответственностью и почетом. Низковатого роста Гордеев, с безбрежным волнующимся животом, дома двигался без костылей, полагаясь на палку и надежные стены; обесформленный торс его, сонно клонясь, тяготел над усаженным Птицыным, словно волжский утес. Комната, где Гордеев тачал «Голоса», представляла собою музей его странствий: пожелтелый компьютер мерцал из пещеры, набитой пушниной, литьем, подстаканниками, изразцами, божками эвенков, клинками и окаменелостями. Блин остяцкого бубна мирился с Георгием Победоносцем, раздобытым в Архангельской области, кровенеющим вымпелом в память одиннадцатой пятилетки и портретом Гурджиева в адских усах, переклеенным из перестроечной «Юности» в паспарту из конфетной коробки. Правки, грамотно перемежаемые похвалами ут
