Кошельков сдержанно поздоровался с Шорниковым, небрежно кивнул Малькову и Коростелевой.
— Что у тебя, Степан Егорович? — спросил его Шорников. — Срочное или можешь обождать?
— Не так чтобы очень срочное, но все-таки… И хотелось бы кон-фи-ден-циально, Василий Сергеевич!
— А тут все свои — члены правления. Какие могут быть секреты? Говори смело, разберемся!
— Я не из трусливых! — усмехнувшись, сказал Кошельков и, напирая на имена и отчества товарищей из районного центра, сообщил, что его, Кошелькова, хотят перебросить на ответственную работу в «легкую индустрию», на ватную фабрику, и, следовательно, ему нужна «бумажечка такая», что, мол, он, Кошельков, направляется в район «ввиду перехода на другую работу». — Вот и вся музыка! — бодро закончил Степан Егорович. — Вели отстукать бумажку, Василий Сергеевич, я бы завтра же и поехал в город договариваться окончательно. Сам понимаешь: куй железо, пока горячо!
Обдумывая ответ, Шорников не спеша стал шарить по карманам кителя — искал портсигар, спички.
Агафья Даниловна — «министр» — посмотрела на глубокомысленно наморщенный лоб Кошелькова и спросила:
— Обиделись на колхозную критику?
— Чего же обижаться?! Трубил, трубил — и получил… синяки да шишки. Премного благодарен, спасибо!
— Он теперь ватой свои синяки будет обкладывать, — сказал Мальков.
Шорников нашел, наконец, портсигар и спички, закурил папиросу и с той же свойственной ему неторопливостью произнес:
— Бумажку такую я тебе, Степан Егорович, дать не могу. Ты же член колхоза!
— Ну да. Формально, конечно, состою!
— Почему формально? И по существу состоишь. Значит, надо, чтобы правление в целом обсудило твой вопрос. Демократия, брат, колхозная для всех обязательна: и для рядовых колхозников и для руководителей… бывших и настоящих!
— Так-то оно так… А когда она соберется, демократия-то наша?
— Завтра как раз назначено заседание правления с активом. Завтра и обсудим твое заявление. Ты с Семеном Прохоровичем, с парторгом, говорил?
— Нет еще.
— Поговори. И я поговорю. А завтра приходи на собрание.
— Можно прийти… для порядка!
Шорников улыбнулся одними губами — его живые глаза под стеклами очков были сейчас серьезные, холодные.
— В повестку включу, приходи!
…Заседание правления колхоза «Луч коммунизма» сильно затянулось. Началось оно засветло, а когда стемнело, повестка его еще не была исчерпана.
Кошельков смотрел в окно, не вникая в то, о чем говорили бригадиры и правленцы, и ему казалось, что даже робко мигающие звезды на холодном весеннем небе — и те советуют ораторам «закругляться».
