Элементы автобиографизма, свойственные многим романам Д. Лоджа, также присутствуют в романе Deaf Sentence, о чем автор прямо заявляет в послесловии (Acknowledgenemts):
The narrator’s deafness and his Dad have their sources in my own experience, but the other characters in this novel are fci tional creations [Ibid., p. 308].
Любопытно, что на вопрос интервьюера о том, почему город и университет в романе не названы, автор отвечает:
Я действительно думал снова сделать Раммидж местом действия романа, но именно потому, что в тексте есть узнаваемый биографический слой, мне не захотелось поощрять читателей и заставлять их думать, что все, что в нем происходит, автобиографично. Это неизменно произошло бы в том случае, если бы я поместил события в Раммидже, несколько завуалированном варианте Бирмингема, где, как всем известно, я много лет преподавал и где живу, уйдя на пенсию [Gaberel‐Payen].
С другой стороны, налицо явное отличие романа, которое отделяет его от других произведений Д. Лоджа того же жанра: герой, а вместе с ним и читатель произведения впервые лицом к лицу сталкиваются с экзистенциальными проблемами человеческого бытия. Тема смерти, которая в предыдущих романах находилась на периферии сюжета или служила источником его движения (например, в романе «Хорошая работа» Робин получает наследство умершего в Австралии дальнего родственника, которого она лично не знала), никогда не становилась предметом изображения или объектом для переосмысления жизни героев. Напротив, в художественном мире романа Deaf Sentence смерти близких людей и их предсмертное состояние (первой жены – в воспоминаниях героя, отца – в тексте произведения) становятся для Десмонда испытаниями на прочность, пройдя через которые, он обретает силы и мужество жить дальше – не случайно в день смерти отца он узнает о рождении внучки. Размышления героя о цене человеческой жизни выходят далеко за рамки личных переживаний, и особенно очевидным это становится в эпизоде посещения им Освенцима во время поездки в Краков по линии Британского совета:
I experienced this place of desolation in a way I knew I would never forget. …As I moved deeper and deeper into the camp, as the natural light faded, darkness fell, and the temperature dropped to zero, there were fewer and fewer of them (visitors) visible, the sounds of their voices ceased, and eventually it seemed to me that I was all alone. Normally in such a situation I would have removed my hearing aid to give my ears some relief; but I kept the earpieces in, because I wanted to her the silence, a silence broken only by the crunch of my shoes on the frozen snow, the occasional sound of a dog barking in the distance, and the mournful whistle of a train [Lodge, p. 269–270].
