Она распахивает глаза:
— Спасибо…
Конечно, у неё «Глазунов», простенький, самый дешёвый пейнтер российского производства. Определить это нетрудно. У каждого пейнтера есть свои технические особенности: у «Сезанна» — «наплывающая перспектива», у «Дали» — «текучесть» линий, граней и форм, у «Гойи» — акцентированная графика светотеней, у «Поллока» — деструкция конфигурата, «ускользающий смысл»… «Глазунов» же, хоть сфумато делай на нём, всегда чуть-чуть лакирует изображение. На исполненной им цветовой поверхности обязательно проступает пошловатый затирочный блеск, профессиональный прошивщик это сразу же замечает.
Но опять-таки дело не в этом.
Я глубоко вздыхаю и, как бы действительно воспарив над собой, объясняю ей, что прошивка, особенно под Ван Гога, это вовсе не то, что ты думаешь. Не то, что написано в рекламных брошюрках типа «Как стать богатым и знаменитым за два часа» или «Художественное ментоскопирование: найди свой талант». Прошивка вовсе не делает человека гением. Она привносит в него не талант, как многие полагают, а лишь техническое мастерство. Причём это чужое техническое мастерство, созданное тем гением, который данное мастерство породил. А оно от начального гения не отделимо. Прошивка даст тебе рисунок, колоратуру, мазок, даст чувство цвета и композиции, которыми обладал Ван Гог. Но тут есть одна тонкость, брошюры о ней не пишут: ты уже никогда не сможешь вырваться из этих координат. Для этого тебе придётся стать талантливее Ван Гога, растворить его мастерство в себе, а не наоборот. Вот в чём тут риск: тот, кто прошился, уже не сделает ничего своего, он будет — с некоторыми несущественными вариациями — повторять художественный исходник. Причём это дорога с односторонним движением. Трансформация анизотропна: прошивка «Ван Гог» полностью сольётся с твоей ментограммой, их уже нельзя будет отделить друг от друга. Ты понимаешь? У тебя не будет пути назад.
Вот о чём я ей говорю.
А далее в том же легкомысленном воспарении объясняю, что и головокружительная «Карусель» — это тоже вовсе не то, что видится при взгляде со стороны. «Карусель» отнюдь не выявляет таланты, как об этом самоуверенно вещает Патай. Ведь что такое талант? — вопрошаю я, вдохновляемый распахнутыми глазами Арины. Талант — это то, чего раньше… ну… чего раньше не было. Это молния средь ясного неба, грёзы несбыточного, дневные сны, властно внедряющиеся в реальность и преобразующие её, для их восприятия нужна серьёзная эстетическая подготовка. Говоря проще, для этого нужен вкус. А у покемонов, которые голосуют в «Карусели», впрочем, как и у бюргеров, могущих заплатить за билет, его, разумеется, нет. Откуда? Они же — фанера, они в принципе не способны разглядеть проблеск гения в мутном коловращении художественных потуг. Им требуется для этого чёткий маркер, галочка красным карандашом — вот это действительно гениально. И таким маркером для них сейчас стала фишка.
