— И зачем ты мне это всё говоришь? — вдруг спрашивает Арина.
Я спотыкаюсь.
Оказывается, мы с ней уже перешли на «ты».
И глаза у неё уже не сияют. Напротив, они уставились на меня с каким-то напряжённым вниманием, словно зрели перед собой некий редкостный экспонат.
Действительно, зачем я всё это ей говорю? Наверное, затем, что мне её немножечко жаль. Она ещё глупый цыпленок. У неё ещё — розовый туман в голове. Она ещё трепещет от возвышенных девичьих мечтаний и совершенно не представляет, куда с таким упорством пытается влезть. Какая там работает жестокая мельница. Какие там крутятся жернова, перемалывающие романтическую наивность в серую пыль.
— Пойми простую вещь, — я стараюсь быть убедительным. — Если ты поставишь себе прошивку, то не создашь, как, вероятно, надеешься, выдающийся, потрясающий, поражающий воображение визуал. Не станешь знаменитым художником. Не войдёшь в сонм олимпийских богов… В лучшем случае ты выдавишь из себя фишку, исполненную в технике Винсента Ван Гога. И если тебе исключительно повезёт, если эту фишку заметят — ты получишь свои пятнадцать минут славы.
Она вновь распахивает глаза:
— Иногда надо броситься в пропасть, чтобы в падении отрастить крылья.
И добавляет:
— Рэй Брэдбери.
А затем, через пару секунд:
— Писатель такой… был…
Ну что с ней, дурочкой, сделаешь? Нахваталась цитат и думает, что красивые фразы имеют какое-то отношение к жизни. И не понимает, не понимает, хоть по голове её постучи, что пятнадцать минут славы — это как доза наркотика: сначала необыкновенное счастье, а потом — депрессия, ломка, скручивающая нервы в комок. Хочется ещё и ещё. Но наркотика больше нет, и ни за какие деньги его не купишь. Окажется искалеченной на всю жизнь: будет знать, что такое счастье, но также — что оно ей более недоступно.
Нет, ничего ей не объяснишь.
Как, впрочем — никогда, никому.
Некоторое время мы смотрим друг на друга в молчании.
— Крылья у тебя будут из картона, — наконец говорю я. — Такие в воздухе не удержат.
— Зато я получу свои пятнадцать минут. Так что? Мы договорились?..
В постели она очень старается мне понравиться, и, вопреки стараниям, ей это всё-таки удаётся. Может быть, потому, что старания эти искренние. А искренность — редкий товар, хотя спроса на него сейчас практически нет.
И лишь одно меня мучает: яд в сладком вине.
Арина не догадывается об этом, но за свою искренность, за спасительную психотерапию любви, она получит от меня вовсе не славу, точнее не только славу, но в дополнение к ней — быструю и скорую смерть.
