«В аромате эдемского сада», — вдруг мелькнуло в ее мозгу, пылающем от непонятной растерянности, строчкой из Китса. Или Мильтона? Она не могла бы сказать точно. Названия вечно путались в ее голове. А тут еще она вдруг ощутила сильную ломоту в правом виске. Только мигрени ей сейчас и не хватало!
— Прошу прощения. А Вы давно здесь? — Алексей, прищурившись, смотрел на гостью. Она явно его заинтересовала.
— О, нет. Минут двадцать. — Алина, улыбнувшись, взглянула на правое запястье, где сверкнул крошечными бриллиантами и платиной изящный дамский «Роллекс». — Точно. Двадцать минут. Я и не заметила. Скоро заканчиваю. А жаль! С Вашей супругой так приятно беседовать.
— Если Вы подождете еще минут пятнадцать, то сможете продолжить беседу за чаем. У нас есть ореховый рулет и эклеры. Я только вымою руки. Не возражаете?
— Ну, — Алина чуть пожала плечом, и от этого под тонкой тканью блузы вдруг четко проступили очертания ее бюста, похоже, совершенно не знавшего привычной многим защищающей тесноты атласа или кружев. — Если только я не утомлю Ольгу Андреевну? Ей после массажа желательно закрыть руку чем-нибудь теплым и посидеть в покое минут пятнадцать…
— Замечательно! Ольга Андреевна сядет в кресло с пледом, и будет наблюдать за чайником, пока мы с Вами станем накрывать на стол. Оленька, ты не будешь против? Ты же знаешь, я всегда забываю о заварке.
Ольга кивнула, улыбаясь, снова поднеся руку с алеющим шрамом к шее. Алексей вопросительно взглянул в ее сторону. Она едва заметно покачала головой, пожала плечами. Он чуть коснулся ладонью ее хрупкого запястья. Давний, знакомый, успокаивающий жест. И неторопливо вышел из комнаты. Стало слышно, как в ванной шумит вода. «Что же случилось? Ничего особенного! — подумала, успокаивая саму себя, Ольга. — Почему я тревожусь, не понимаю!»
За окнами тихо наплывал на город фиолетово-серый вечер. Они собирались пить чай. Все вместе, в уютной большой кухне, где она будет тихо сидеть в кресле с пледом. В своем любимом кресле, с вышитым мулине медвежонком на потертой велюровой подушке — подарком бабушки — и наблюдать за гостьей. Ничего особенного не случилось. Ровным счетом ничего. Если не считать того, что их гостья, белокурая птица-скопа, станет играть за чаем роль непрошенной хозяйки…
И Алина сыграла ее, эту роль, блестяще. Ловко передвигала на столе чашки, блюдца. Накладывала сахар в янтарную, густую жидкость и жидкость плавно колыхалась в тонком фарфоре, не расплескиваясь. Ловко поддевала лопаткой крохотные эклеры, бесшумно опускала на тарелки и болтала, болтала… Оживленно. Без умолку. И еще. Ольге тогда все это показалось несколько странным, манерным, наигранным. Лишь некоторое время спустя она разгадала маневр Алины, ее блестящую тактику. Разгадала именно в тот злополучный день, когда… В тот вечер Алина все время пыталась продемонстрировать и Ольге и Алексею свои руки. Как бы ненароком, невзначай, но — показать их. Руки ее выглядели немного странно для массажистки. Напоминали, скорее, холеные розовые коготки. Сильные, крепкие. Но на них не было выпирающих жил, отливающих синевой, не было никаких морщинок. С безупречным маникюром, округлой кистью, звенящим браслетами на запястьях, эти руки мелькали перед Ольгой, бесстыдно хвастаясь своей белизной, благоухающей мягкостью и… целостью. Именно целостью — ладоней, пальцев, жестов, и тем, как крепко и уверенно брала Алина в руки любой предмет: посуду, полотенце, чайник, пирожное, — она словно бы бросала Ольге невидимый, изощренно-тонкий вызов, царапающий ранящий ее душу птичьим когтем — безжалостным, острым, цепким, холодным.
