Но какое могло рисование быть в больничном его заточении?
Разумеется, это его огорчало и угнетало.
Но куда же было деваться?
Оставалось только мечтать, что когда-нибудь всё равно он дорвётся до карандашей и до красок, – и уж тогда отведёт наконец-то душу, с упоением, всласть поработает.
А пока что, в стенах психушки, – сам себе задавал он уроки, ежедневные, неустанные, сплошные уроки терпения.
Бесконечные дни и месяцы всё тянулись, всё шли, в ожидании просвета, хотя бы крохотного, – всё равно ведь за ними придёт настоящий свет, – впереди.
Дал он знать «на волю», где именно и в каком, увы, положении, – и отчаянном, и опасном, и критическом, – нынче находится.
И друзья, богемные люди, потрясённые этим известием, далеко не все ведь из тех, кого, по своей наивности, по привычке давнишней, искренней, видеть в них всегда только лучшее, Ворошилов считал друзьями, а считаные, но зато проверенные в беде, иногда его навещали.
Приезжал я к нему в Столбовую, привозил ему курево, чай, фрукты, кое-какую еду.
Покупал я то, что, в ту пору, на свои крайне скудные средства, мог, для друга, приобрести.
Но гостинцы скромные эти привезти – считал своим долгом.
Ведь всё-таки витамины, для поддержания сил.
И получить их там, в условиях тяжелейших психушки, бывшей, во многом, ещё и похуже тюрьмы, Игорю было приятно.
Какая там никакая, пусть и маленькая, да радость.
Кто и сам побывал в подобных, лучше, хуже ли, всё равно ведь непростых всегда, ситуациях, тот меня прекрасно поймёт.
А немало перебывало ведь – в психбольницах – знакомых, здравых и талантами разнообразными наделённых щедро людей.
Важно было – увидеться с другом.
Поддержать его. Подбодрить, по возможности, как уж выйдет.
Сказать ему – важные, нужные, сегодня, теперь, – слова.
Помочь ему непременно надежду свою укрепить.
По-дружески, по-человечески, пусть и недолго, столько, сколько нынче врачами дозволено, здесь, в психушке, с ним рядом побыть.
Ворошилов ко мне выходил – исхудавший, жёлтый, небритый, но зато с волевым, сечевым, гордым блеском в усталых глазах.
Был он, друг мой, потомок славных запорожцев, казак лихой и орёл, – измождённым, измотанным, был – закормленным всякими странными для него, совсем непонятными, и похоже, что просто убойными современными препаратами.
Но он – противился гибели.
Он, созидатель, творец, – противостоял разрушению.
И это видел я сразу – по взглядам его, в которых читалась решимость внутренняя – все препятствия на пути к желанной грядущей победе обязательно преодолеть.
