– Так и есть.
Джакоби покачал головой.
– Слушай, я знаю, каково оно – психовать без передышки. Правда знаю. Тебе нелегко приходится, с этим не поспоришь. Но так нельзя, Ширин. Может плохо кончиться. Я на себе испытал. Злоба – она не обидчиков – она тебя убивает.
И тут я посмотрела на него. Нет, не так, как раньше. Я постаралась увидеть реального Джакоби. Что-то такое появилось в его глазах. Не жалость, не сочувствие. Джакоби признавал меня за свою. Разделял мою боль и мою ярость, как никто и никогда прежде.
Ни за родителями, ни даже за братом я такого не замечала.
Мне будто грудь пронзили. Мучительно и остро захотелось плакать.
– Постарайся быть счастливой, – посоветовал Джакоби. – Этим любого выродка наповал сразишь.
Весь день переваривала слова Джакоби.
Размышляла, пока шла домой, пока мылась в душе, пока ужинала. Размышляла после ужина, сидя в наушниках за письменным столом и глядя в стену.
Потом встала, заперла дверь – и продолжила размышления. Отвлеклась узнать, который час. Оказалось, десятый. В доме все затихло. Самое приятное время – родители не сразу придут, чтобы заставить ложиться спать. Потому что сейчас они совершают вечернюю молитву, и я, по их представлениям, занята тем же. Следовательно, мешать мне нельзя. На самом деле я сидела в постели с дневником на коленях.
Передо мной белела чистая страница. В голове шла напряженная работа.
Впервые я задумалась: может, я действительно неправа? В смысле, тотально неправа? Может, гнев, моим попустительством, скрыл от меня все хорошее, что есть в жизни? Или даже так: я настолько боялась превратиться в стереотипную хиджаби, что сама стереотипизирую окружающих?
Мысли перекинулись на Оушена.
Он чего только не делает, думала я, чтобы мне понравиться, но почему-то его усилия меня только злят и смущают. Я отталкиваю Оушена, потому что боюсь даже минимального сближения с человеком, который однажды причинит мне боль (что причинит – я не сомневалась). Я никому не доверяю. Вообще никому. Предыдущие проявления жестокости истончили мою кожу, и теперь даже пустяковая обида оставляет шрамик. Например, кассир в продуктовом магазине посмотрит косо, а переживаний – на целый день. Я извожу себя подозрениями: почему женщина так груба? Она расистка или просто встала не с той ноги?
Когда все люди, без исключения, успели превратиться в монстров?
Как случилось, что я перестала различать нюансы? Почему воспринимаю мир как полигон боли, почему чувствую вечную потребность защищаться?
