– Нарди Дин, – произнес изо рта Мавраноса высокий голос с носовым произношением. – Бернардетт Дин. Она была моей сводной сестрой, после развода с моей матерью отец женился на вьетнамке. На церемонии девяностого года я должен был стать королем, а Нарди – моей королевой. Я хранил ее девственницей до тех пор, пока не получу корону, корону американского Запада, но она взбунтовалась против меня, она не оценила всего того, что я для нее сделал (заставил соблюдать диету и дисциплину и представил ее богам, скрывающимся за Великими арканами Таро), убила женщину, которую я приставил к ней, и убежала от меня. Нарди отказалась от своего будущего, примкнув к свите Скотта Крейна…
И тут Кокрена пронзило холодом – он вспомнил, как Мавранос еще в «Солвилле» сказал, что однажды убил человека на плотине Гувера.
– …и она ударила меня по носу (и сломала его!) за пять дней до Пасхи. Распухшее лицо, кровоподтеки вокруг глаз. С травмой я не мог стать королем, а времени для лечения уже не оставалось. Я поехал на плотину, чтобы прервать церемонию, отодвинуть ее с помощью магии еще на двадцать лет. А она послала… вот этого типа, – рука Мавраноса прикоснулась к его лицу, – убить меня.
Мавранос откинул голову назад и уставился на нависающие над водой, четко вырисовывавшиеся на фоне неба ветви ольхи.
– И я убил тебя, – сказал он другим, более низким и суровым голосом, – это правда. Преднамеренно, сознавая, что делаю, – потому что иначе ты убил бы моих друзей. Но Нарди как раз не хотела от меня этого.
Он неровно, судорожно выдохнул и вновь заговорил в нос:
– Но она поблагодарила тебя за то, что ты сделал. Мне это известно.
И настоящий голос Мавраноса ответил:
– Это правда.
Анжелика приоткрыла рот и нахмурилась, как будто хотела сообщить что-то Мавраносу, но так, чтобы призрак Поге не слышал этого, и Кокрен подумал, что, наверно, Мавранос нарушил план Анжелики, не вовремя очнувшись и вступив в разговор с призраком, но Мавранос снова заговорил собственным голосом:
– Рей-Джо Поге, прутья решетки уже раздвинулись настолько, что ты можешь уйти, выпрыгнуть, и на этот раз под тобой вода. Я почти пять лет носил тебя в своей совести, и Нарди тоже – я видел, как менялось ее лицо всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал о… семье. Могу заверить, что мы оба думали о тебе каждый день, твоя смерть была как дурной запах, от которого я не могу избавиться и который замечаю всякий раз, как только начинаю забывать о нем и вроде бы начинаю получать удовольствие от жизни. – Мавранос (или Рей-Джо Поге) широко зевнул. – Но прежде, чем ты освободишься, – сказал Мавранос, – можешь ли ты простить нас?
