– Ну, я вот не могу превратить пять крон в пятьсот, – сказала мать-одиночка, а остальные заулыбались. Лотта прониклась благодарностью. – Повезло, если кто-то умеет, – добавила мать-одиночка.
– Во время войны и голода, – вновь заговорила Лотта, – все принципы дают слабину. Сначала пища, а уж потом нравственность. Учтите это, – сказала она, – вдруг вот-вот начнется война и вам придётся голодать? Что, если война обрушится на нас уже завтра? Как вы тогда поступите? Как все мы поступим? Станем убивать крестьян? Соседей? – Она хотела встряхнуть их, однако студенты, похоже, встряхиваться не жаждали, им нравилось жить в свое удовольствие. Взволнованной выглядела лишь мать-одиночка.
– Выживут те, кто мыслит практично. – Лотта надеялась услышать возражения, мол, мир устроен совершенно иначе. Но те, кто заулыбался, услышав шутку про пять крон, уже вновь положили головы на стол и дышали ровно и глубоко.
Тем не менее Лотта не отчаивалась: она знала, что даже если сейчас тема кажется студентам маловажной, то ее актуальность, возможно, дойдет до них позже. Сколько раз, сталкиваясь на улице со своими бывшими студентами, в том числе и с теми, кто стал знаменитым даже и за границей, – она слышала слова признательности, потому что именно ее лекции оказали решающее значение на их творческий путь. Поэтому она решительно проговорила:
– У полкового священника есть две сутаны. Ну естественно – одна лютеранская, а вторая – католическая. Он выбирает, какую надеть, в зависимости от того, кто выигрывает бой там, где он находится. У Мамаши Кураж два флага, лютеранский и католический, и то, какой флаг она поднимет над своим фургоном, тоже зависит от того, кто выигрывает бой там, куда она приезжает. Они реалисты. У них не осталось никаких иллюзий. «Когда хочешь купить, спрашиваешь не о вере, а о цене, – говорит Мамаша Кураж, – лютеранские штаны тоже греют». И это чистая правда. Некоему солдату, который оскорблен тем, что не получил причитающейся ему награды за спасение полковничьей лошади, она советует успокоиться. «Как же мне невыносима несправедливость!» – кричит он. – Это Лотта тоже выкрикнула, потому что студенты любили, когда она примеряет на себя разные роли, оживляет героя, и те, кто уже собирался заснуть, очнулись. – «Да? – спрашивает его Мамаша Кураж. – В голосе Лотты зазвенел цинизм, почти язвительность. – И долго несправедливость бывает вам невыносима? Час или два? Ведь горько вам будет в тюрьме, если вдруг окажется, что вы уже готовы примириться с несправедливостью». – Жаждать справедливости, – сказала Лотта, – жаждать справедливости – наивно. Так поступает лишь тот, кто не знаком с жестокими законами действительности. – Она надеялась, что они услышали ее слова. И тут голос подала мать-одиночка:
