Разве это не должно извратить весь порядок человеческого существования, в индивидуальном и общественном смысле? Ведь это совершенно сходно со спесивым чувством дворянина, воображающего себя целой головой выше других именно потому, что он явился на свет благородным.
Отношение между мужем и женой очень сходно с расстоянием, отдалявшим ленного господина от его вассала, с тою только разницею, что вассал никогда не принуждался к такому безграничному повиновению, на какое обречена замужняя женщина. Но как бы подчинение ни действовало на характер вассала в дурную и хорошую сторону, можно ли не видеть, что для господина влияние это главнейшим образом вело к худу? При этом было все равно, видел ли он действительное превосходство своих вассалов над собою или чувствовал, что ему позволили командовать над людьми, которые были ничем не хуже его, не ради каких-либо его заслуг и трудов, а только в силу того, что он, как выражается фигаро, побеспокоился родиться. Самообожание восточного деспота или феодального барона совершенно гармонирует с самообожанием человека-самца. Люди, взлелеянные при своем подрастании незаслуженными отличиями, невольно строят на них свою гордыню. Только очень немногие – и притом из наилучшего разбора людей – умеют соединять скромность с привилегиями, приобретенными вследствие заслуг или, как чувствуют они сами, превышающими меру заслуг. Остальные смертные проникаются спесью, и притом спесью наихудшего сорта, которая опирается на случайные преимущества, а не на собственное достоинство человека. Особенно же худо бывает, когда чувство превосходства над целою массою другого пола соединяется с личною командою над одним существом из этой половины.
Допустим, что положение это может служить школою добросовестной и сердечной снисходительности для тех людей, в характере которых добросовестность и мягкосердие составляют наиболее выдающиеся черты; но зато для людей иного накала это будет правильно организованной академией или гимназией, воспитывающей в них кичливость и надменную грубость. Если в обращении с другими равными им людьми пороки эти и обуздываются неизбежностью отпора, то тем бесцеремоннее проявляются они по отношению к тем лицам, которые по своему положению обязаны их сносить, и очень часто подобные господа вымещают на несчастной жене невольное стеснение, к какому обязывают их все другие отношения.
Итак, когда домашнее существование строится на отношениях, совершенно противоречащих главнейшим принципам социальной справедливости, то и воспитание, по самой природе человека, производит на его чувства такое плачевное, извращающее влияние, что при нашем настоящем опыте никакие усилия воображения не могут представить нам, какого добра мы можем ожидать от устранения этой нелепости. Как бы воспитание и цивилизация ни старались о том, чтобы освободить человеческий характер от влияния закона силы и заменить их влияниями справедливости, все это останется на поверхности до тех пор, пока неприятель не будет атакован в самой цитадели. Современное движение в области морали и политики задалось тем принципом, что только одни поступки дают право на уважение, что люди могут требовать почтительного обхождения не в силу того, кто они, а что они делают, наконец (и это всего важнее), что только заслуги, а не рождение, дают исключительное право на власть и господство.
