Всякий раз, когда кому-нибудь приходит фантазия защищать рабство, политический абсолютизм или тиранию главы семейства, нам постоянно представляют известный институт с его самых лучших сторон: нас стараются обольстить картинами благожелательной власти, с одной стороны, счастливой покорности – с другой, изображением верховной мудрости, предопределяющей все для величайшего блага угнетенных и окруженной их улыбками и благословениями. Все это довольно хорошо могло бы служить к цели, если бы кто-нибудь стал утверждать, что на свете совсем нет добрых людей. Но кто же сомневается, что и величайшая доброта, и самое завидное счастье, и чувство глубокой признательности, – что все это возможно под абсолютною ферулой только доброго человека?
Но ведь законы и учреждения должны приноравливаться не к хорошим людям, а к дурным. Брак не есть институт, предназначенный для немногих избранных. Перед совершением брачного обряда от мужчин не требуется, чтобы они посредством свидетелей доказали свою годность к отправлению абсолютной власти. Чувство любви и долга относительно жены и детей сильно сознается теми, в ком вообще сильны общественные чувства, а также многими лицами, не совсем равнодушными ко всяким другим общественным обязательствам; но существуют ведь все степени сознания и несознания долга, так же как есть все степени доброты и порочности людей до тех из них, которых не могут связывать никакие обязательства и на которых общество может действовать только своим ultima ratio – логикою карательного закона. И на всякой ступени этой нисходящей лестницы находятся мужчины, которым вверяется легальная власть во всем ее объеме. Опаснейший злоумышленник тащит за собою какую-нибудь несчастную, прикованную к нему женщину, может подвергать ее всяким жестокостям, кроме убийства, да при некоторой осторожной сноровке может и убить ее, не слишком рискуя подвергнуться за это уголовному наказанию.
А какое множество найдется между низшими классами каждой страны таких субъектов, которые, не будучи злодеями в легальном смысле, позволяют себе самые зверские подвиги кулачного насилия с несчастной женою, которая одна, по крайней мере из взрослых лиц, не может ни отразить их свирепости, ни избежать ее! Самая покорность жены еще более возбуждает низкие и лютые инстинкты таких людей; и вместо того, чтобы обращаться с нею кротко и великодушно, как с существом, всецело вверенным их доброте, они, напротив, еще руководятся тем понятием, что закон отдал им жену в полную их собственность, как вещь, что они имеют право обращаться с нею по своему произволу и что они вовсе не обязаны оказывать ей то уважение, какое требуется от них всяким другим лицом. Закон, оставлявший до последнего времени в совершенной безнаказанности все эти жестокие крайности домашнего насилия, несколько лет тому назад сделал некоторые слабые попытки к их обузданию. Но попытки эти немного поправили дело, да и не могут достаточно его поправить, потому что ведь совершенно противно здравому смыслу и опыту предполагать, чтобы свирепость была сколько-нибудь обуздана в то время, как жертва все-таки остается во власти палача. Пока улика в явном телесном насилии или повторение его после первого обвинения не дадут женщине ipso facto право на развод или, по крайней мере, на судебную сепарацию, до тех пор все попытки к укрощению этих супружеских ласк легальными мерами останутся напрасными за неимением жалующегося или по недостатку свидетелей.
