— в это же время большинство коренных москвичей гуляли по залитой солнцем улице, радуясь неожиданному выходному, поедая мороженое и наблюдая за разворачивающимися событиями (нет-нет да и становясь жертвами случайной пули);
— меня едва не задавили насмерть в подземном переходе, куда я ринулся вместе с толпой перепуганных зевак в поисках надежного укрытия от перестрелки;
— «водку будешь пить?»;
— покупка большого пакета анаши у сержанта прямо у входа в казарму посреди военной части на окраине города (сержант был постоянным поставщиком двух моих приятелей-металлистов, приторговывавших травкой);
— мне довелось стоять рядом с человеком, бросившимся под подъезжающий поезд на станции метро «Каширская»;
— а затем узнать, что во время эпидемии самоубийств в московском метро той зимой стандартным методом терапии для машинистов поездов, под которыми погибли люди, была бутылка водки и два выходных;
— отметить Международный женский день на диване друга, пока его жена хлопотала, угощая меня водкой с пирогом;
— «водку будешь пить!»;
— ежедневные прогулки мимо брошенных выгоревших остовов машин по дороге в институт и обратно;
— как-то ночью прямо около нашей хрущевки меня очень вежливо попросил о помощи парень с кровоточащей ножевой раной в животе;
— столь же вежливо он отклонил мое предложение позвонить в милицию и, пошатываясь, исчез во мраке ночи (его окоченевшего трупа на тротуаре на следующий день я не обнаружил);
— «ВОДКУ БУДЕШЬ ПИТЬ!!!»;
— и так далее, и тому подобное.
Русские люди «посреде сени смертныя» послушно ходили на работу по утрам и возвращались домой к вечеру, ничего толком не делая и почти ничего за это не получая, потому что единственная альтернатива этому была еще хуже. Я наблюдал, как большая часть населения России в девяностые олицетворяла собой (возможно, не осознавая того) самую убедительную демонстрацию «общественного договора» между индивидом и государством, идея которого была сформулирована западными философами еще в эпоху Просвещения. Это открыло мне глаза на то, что любое человеческое общество есть театр — гораздо более сложный и абсурдный, чем все написанные и поставленные доныне пьесы. Более того, зачастую события общественной жизни настолько же надуманны. За это прозрение спасибо моим дорогим театральным учителям — Петру Наумовичу на малой сцене и Борису Николаевичу на большой!
Те, кому довелось жить при тоталитарном строе, который в СССР был гораздо гуманнее, чем в современной Северной Корее, если не считать тяжелых лет сталинских репрессий, легко распознают театральные черты как в государственной пропаганде, так и в повседневной жизни (а также в их взаимодействии), в отличие от тех, кто такой доли избежал. Именно поэтому я уверен, что такой сцене, как Северная Корея, нужен натренированный взгляд театрального режиссера — без ложной скромности, такого как я, — который способен понять
