…Ташкентской пылью
вполне реальной
Арбат накрыло
мемориальный.
Здесь жили-были, вершили подвиги,
Швырнули бомбу царизму под ноги.
Срыт перекресток с домами этими
Взрывной волною
чрез полстолетия…
— Но неужели же никто не поднял голос протеста, не остановил! — возмущенно заговорила девушка; видимо, слова мои чем-то тронули ее.
— Голос… — усмехнулся я. — Это называется не голос, а глас: глас вопиющего в пустыне… Конечно, кое-что удается предотвратить, чего-то добиться. Вот, например, уже несколько лет идет настоящее сражение за «дом Фамусова» на Пушкинской площади. Пока что мы его отстояли, поле боя осталось за нами. Но предчувствую, что придется нам отступить — как под Бородином. Слишком уж неравны силы. А ведь с кем боремся? С газетчиками — с теми, кто, казалось бы, должен был безоговорочно встать на нашу сторону. Да и газета-то — не какой-нибудь «Гудок», а «Известия»! Это считайте, что мы ведем тяжбу с самим Верховным Советом. Парадокс, да и только… А еще у той гостиницы в Зарядье после бурных протестов общественности скостили восемь, по-моему, этажей. На большее сил не хватило. Ведь протестует-то этакая безликая общественность, и протестует она на общественных началах, так сказать, в свободное от работы время. А сносят специалисты. Они хозяева положения, на должностях, деньги за это получают. К тому же наши мудрые градостроители воспринимают протесты общественности как ропот черни, как дилетантство, не способное оценить их высокие творческие дерзания. И уж ладно бы — действительно дерзали, тут, понятно, и просчеты могут быть, и недопонимание. Но ведь дерзание-то идет на уровне детского конструктора, игры в кубики, из которых можно выстроить или высоченную башню, или длиннющий барак — иначе говоря, коробочку, поставленную либо на попа, либо на ребро. И что интересно, хотя бы эта коробочка удовлетворяла своей внутренней функциональностью, своей удобной планировкой. Так ведь нет же!.. Сейчас вот в Москве завершается застройка огромного массива со звучным поэтическим названием Черемушки. Но из-за убогости понастроенных там коробочек слово Черемушки стало синонимом тусклой серой безликости. А ведь она, эта безликость, невольно накладывает свой отпечаток и на живущих там людей — бытие определяет сознание. Так вот черемушкинская обезличенность, усредненность быта, а стало быть — и бытия, ведет к нивелировке человеческого сознания. Там негде разгуляться воображению — все однотипно, глазу не на чем задержаться. Другое дело, когда вы идете по живой, естественно сформировавшейся улице: один дом — такой, рядом — совсем уже иной, а вон там, чуть подальше, еще что-то задерживает ваше внимание…
