Глава 3
Три барана
Лето 1195 г. Восточная Монголия
Дул ветер, пригибая к земле траву, по небу ползли тёмные облака, громыхнул отдалённый гром. «Помоги мне, Господи!» — прошептал Тогорил.
И. Калашников. Жестокий век
Тысяча сто девяносто пятый год! Двенадцатый век, почти тринадцатый! Если, конечно, шаманка Кэринкэ сказала правду. Удивилась, конечно, — уж больно странный вопрос задал Баурджин — какой, мол, сейчас год? Год зайца, какой же ещё? А от рождения Иисуса Христа? Хм… Вот тут шаманка задумалась, она ведь не была христианкой, как старый Олонг и большинство из его людей. Старый хан мог бы настоять, чтоб колдунья приняла крещение, но опасался, как бы не поубавилось у неё от того колдовства, да и не очень-то хотелось ссориться с древними божествами, лучше уж со всеми жить в мире и согласии. Так и осталась Кэринкэ язычницей, как и ещё несколько пастухов. Остальные же, во главе с ханом, исповедовали христианство, да не простое, а особое — жили по заветам древнего патриарха Нестория, который считал, что Иисус Христос был рождён человеком, а Божество вселилось в него уже позже. И точно так же верили найманы, кераиты, монголы… не все, часть, но не самая малая. С язычниками уживались мирно — вера не пастбища, делить нечего, уж кто как хочет, пускай так и верит, только общие обычаи не нарушает. Скажем, монголы-язычники, поклонники небесного бога Тэнгри и множества других богов, никогда не мылись сами и не мыли посуду — вода считалась потоками богов, и вымыться — значит жестоко оскорбить их. Потому и все остальные — христиане, буддисты, магометане, огнепоклонники — кого тут только не было! — совершали омовения либо в закрытых от постороннего глаза местах, либо ночью…
Так вот, о колдунье… Услыхав странный вопрос Баурджина, шаманка подняла глаза к небу и что-то зашептала… то ли молилась, то ли спрашивал что-то у Тэнгри, то ли считала про себя… Сосчитав, ухмыльнулась:
— Тьма! Сотня! Девять десятков и пять.
Баурджин-Дубов так и сел в траву, обхватив руками голову. И дёрнул же чёрт поинтересоваться! Лучше бы считал, что находится сейчас где-нибудь среди отсталых азиатских племён — была такая мысль. А вот прежнюю, о навязчивом сне, пришлось отбросить — никаким сном тут и не пахло, всё было насквозь реально.
Значит, тысяча сто девяносто пятый…
Баурджин застонал, вытянулся на кошме, едва не сбив рукою войлочную стенку шатра.
