Военный, сидящий за столом, сгорбился, почти склонился головой на стол. Потом, когда я кончил, он распрямился, и мне показалось, что он хочет что-то сказать, но то ли не решается, то ли не может.
Капитан ходит по комнате, половицы скрипят под его ногами. Останавливается у окна и смотрит в ночь, где в темноте ревут на дороге машины.
— Видишь, война еще не кончилась, а ты столько всякого повидал, — говорит он, неожиданно повернувшись ко мне. — А классов сколько кончил?
— Три класса, — говорю я, не понимая, почему капитан об этом спрашивает.
— Значит, должен быть уже в шестом, судя по возрасту. Нет, ты погоди, — видя, что я собираюсь возразить, останавливает капитан. — Ты тут ни при чем: война. Но пойми, для тебя она кончилась. Тебе надо учиться.
— Мало ли что надо, я успею. Вот кончится война для всех, тогда наверстаю. Не хотите меня взять к себе, я к другим попрошусь.
— Вот чудак ты, — сокрушается комбат, — я хочу, чтобы ты понял. Я ведь с тобой, как со взрослым человеком, а ты все эти штучки… Довольно, баста, ты должен учиться. Ни одного года не смеешь больше пропускать. И в батальон я тебя не возьму, так и знай, не возьму. Я учитель, понял, учитель, и знаю, каково тебе сейчас садиться за парту после такого перерыва, а потом будет еще тяжелее.
Я пытаюсь понять, что говорит капитан, но не могу: от обиды и огорчения все его доводы вылетают у меня из головы. Я усваиваю только одно: не хочет брать к себе в батальон.
— Вы говорите: учиться, а с кем мне жить, с кем? — жестко, почти со злостью бросаю я комбату. — У меня ведь никого не осталось.
— М-да, — многозначительно мычит капитан, — это, конечно, серьезно. Хотя, постой, — после паузы продолжает он, — для таких, как ты, мальчишек, вот именно для таких, как ты, открылись суворовские училища. Военным будешь, офицером, тогда хоть ко мне в батальон иди, хоть куда хочешь.
Офицер, сидящий за столом, по-прежнему озабочен. Непрерывно курит и думает о чем-то своем.
— Вы все же простите, — внезапно говорит он, неизвестно, к кому обращаясь, — но я вынужден еще раз вернуться в прошлое. Вот на, посмотри, — он достает из кармана фотографию, протягивает мне. — Не видал их нигде, не знаешь?
На фотографии женщина с толстой косой, уложенной в венок на голове. Рядом, по левую руку от нее, мальчик лет шести и девочка поменьше. Колеблющийся свет лампы косо падает на глянцевую поверхность фотографии, отражается от нее. Я подношу фото поближе к огню. Военный не сводит с меня глаз, нервничает, боится услышать самое страшное.
