Кроме общей простуды у меня появилось много нарывов на ногах, так что я совсем не могла ходить. Мама стала настаивать на том, что пора отсюда уезжать. Хотя заведующая очень уговаривала меня остаться на зиму: «Ну, как Вы прокормите в городе своих родителей?!», — я все же решила ехать: и полечиться, и вернуться снова к прерванной научной работе. Ведь я же все-таки старший научный сотрудник и должна еще готовиться к магистерским экзаменам.
В. Ж. К. были слиты с университетом («Трепетун» с «Перпетуном», т. е. III-й Петроградский университет с I-ым). Аспирантуру надо было продолжать уже в этом объединенном учреждении. Наш научный руководитель по астрономии на В. Ж. К. А. А. Иванов был назначен директором Пулковской обсерватории. Он делал попытки оживить научное общение между сотрудниками. Наблюдения велись по инерции строго по выработанным программам, но поднять маститых ученых на доклады оказалось трудным: мысли были заняты огородами на своих участках и беспокойством в связи с общим положением в стране. Юденич подошел уже совсем близко к Пулковским высотам. «Если отказываетесь делать доклады все вы», — обратился к своим подчиненным новый директор, — «тогда я приглашу докладчика из города!». И пригласил… меня, начинающего еще астронома, девчонку, которая недавно экзаменовалась у этих пулковских знаменитостей (А. А. Белопольского, С. К. Костинского и др.) И милые пулковцы, ничуть не обидевшись, все собрались к назначенному часу слушать мой лепет [4]. Но прежде скажу, как трудно было мне попасть в Пулково. Выехать из Петрограда можно было только по командировке учреждения, заверенной в райисполкоме, о чем делалась пометка в трудовой книжке. Но незадолго перед тем я была в Пулкове, и это было отмечено. Когда я явилась накануне доклада снова в исполком, на меня прикрикнули: «Значит, это тебе одной надо ездить за продуктами, а другие пусть голодают?!», и разрешения не дали… Что делать? А доклад в Пулкове уже назначен. Я пришла домой, надела другое пальто, надвинула на глаза шапку и снова пошла в ту же комнату, но стала в очередь к другому дежурному. По счастью, он с кем-то заговорился и пришлепнул мне печать без особенного внимания. В Пулкове я стояла перед ученым собранием с большим чувством неловкости, но слушали все так внимательно, смотрели ласково, вопросы задавали так серьезно, что я совсем ободрилась. Вдруг раздался пушечный выстрел… Некоторые встали, чтобы узнать, в чем дело. Оказалось, что военные действия происходят уже совсем близко. Ехать в этот день домой было уже темно, я осталась ночевать, как обычно, у милых Тиховых. Жена Г. А. Людмила Евграфовна, угощая пирогом из «картофельного теста» с морковной начинкой, промолвила: «Нам бы очень хотелось, дорогая Ниночка, чтобы Вы погостили у нас еще несколько дней, но боимся задерживать Вас, а то мама с папой будут о Вас беспокоиться. Завтра утром обсерваторская лошадка довезет Вас до станции». Действительно, еще успела довезти, хотя кругом уже видны были пожары селений и слышалась стрельба. В Петрограде рыли окопы даже на центральных улицах. Мои успехи развили во мне большую самоуверенность. Никто, собственно, не торопил меня с магистерскими экзаменами. Всем было тогда не до меня. И надо было бы мне спокойно получать свою стипендию. Но мне это казалось нечестным. Хотелось во что бы то ни стало сдать хоть один экзамен. Прочитала я все добросовестно, но разве мыслимо запомнить выводы всех доказательств в многотомном курсе? Да я еще и качалась от голода. Папа снова заболел и лежал в той же больнице, где был весной. Мы с мамой ютились в одной комнате, отапливались «буржуйкой», а в других комнатах было ледяное царство с замерзшими фикусами высотою до потолка. Можно ли было как следует сосредоточиться? Но я рискнула, 13 декабря был экзамен по механике, который я сдала только на «удовлетворительно». И по совести, большей отметки я и не заслуживала. Теперь предстояли еще экзамены по математике и самый ответственный — по астрономии.
