— Не понимаю. Сбор? Но ведь это же деревня, а не лагерь.
— Поймете. У нас военный порядок — либо вообще никакого. Других порядков здесь никто не установит. Советую вам это запомнить.
— В таком случае можете бить во все колокола.
— В таком случае прошу вас не давать мне указаний. Пошли.
Но далеко уйти им не удалось. Где-то впереди слышится шум, громко галдят дети, лает собака. Неожиданное зрелище поражает Агнешку, словно удар грома, — вдруг обессилев, она застывает на месте. На сухом островке пылает костер, а рядом, в кругу детей и подростков, мечется на цепи ошалевший от страха пес. Он привязан к торчащей посреди островка обломанной осине. Дети размахивают горящими факелами. Их самозабвенные протяжные вопли заглушают вой и визг животного. То и дело какой-нибудь факел, описав огненную дугу, летит в несчастного пса. Мрачным, как языческий обряд, развлечением руководит рыжий прыщавый парень. Агнешка прижимает к себе Флокса. Она пытается превозмочь слабость в ногах, хочет броситься вперед, но чувствует на плече крепкую руку Балча, которая ее удерживает. Даже крикнуть она не в силах, слова застревают в горле. Но вот пришла помощь. На поляну с противоположной стороны влетает девочка с льняными косичками; она расталкивает малолетних мучителей, разгоняет их березовым веником и кричит срывающимся дискантом:
— Пошли прочь от Астры, вонючки! Кто вам позволил спускать ее с цепи!
— Варденга! Элька! — Балч произносит эти слова достаточно громко, чтобы его услышали. Эффект молниеносный: дети замирают, умолкают, настораживаются. И уже совсем тихо Балч добавляет: — Вон отсюда, раз-два.
В следующее мгновение на площадке остается одна только Элька. Она отвязывает рыжую суку, приглаживает ее взъерошенную шерсть, и обе исчезают в кустах, на которых краснеют последние осенние листочки.
— Невинные детские забавы, — снисходительно усмехается Балч. — Сегодня еще относительно тихие. Наша юная смена развлекается как умеет. Охотнее всего неразорвавшимися патронами, их здесь полно.
Агнешка сбрасывает с плеча его руку.
— Веревки! Цепи! Проволока! Кто их этому учит!
— Дорогая моя, — отвечает Балч устало и терпеливо, — зачем кого бы то ни было учить доброте? У людей здесь жизнь пострашней, чем у животных.
— Но дети! Ведь это же дети!
Они подходят к развалинам замка. Балч теперь идет очень медленно, словно устал.
— Да. Дети. Дети переселенцев разных мастей. Дети, заброшенные сюда войной. Дети солдат и… неважно, черт побери. Их папаши ползали тут под пулями. А друзья отцов едят здесь землю, пьют болотную воду, если еще рыбы их не сожрали.
