Долго ждать их возвращения не пришлось. Ракамор уже стягивал шлем с белой макушкой, входя в камбуз. За ним появилась Прозор со шлемом в руках, а следом – Жюскерель с большим деревянным ящиком.
– Казарея и Мэттиса больше нет, – сказал Ракамор, прежде чем кто-то из нас успел выпалить какой-нибудь вопрос. – Они погибли, когда подбили катер.
Хотелось верить, что он ошибся, что оба этих человека все еще дышат, но в глубине души мне было ясно, что Ракамор сказал правду. И я подумала о них обоих, о том, как они были добры ко мне и Адране, и в особенности о Казарее, которого я привыкла считать порядочным человеком, желающим лучшего для всех вокруг, – и вот теперь они ушли, и быстрота, с которой это произошло, была чересчур шокирующей, чтобы все осознать. Не думаю, что до той поры действительно испытывала горе: когда мама умерла, мы обе были маленькими, а ведь некоторые эмоции можно ощутить по-настоящему, лишь когда становишься старше. Но это было не просто горе. Я к тому же разозлилась – отчасти на себя, за то, что не заговорила о своих опасениях раньше.
– Они страдали? – спросила я.
– Нет, – ответил Ракамор. – Единственная милость заключается в том, что все случилось быстро. – Тут он скрипнул зубами и продолжил после паузы, взяв себя в руки: – Боюсь, мы также потеряли Хиртшала и Трисиль, которым такой милости не выпало. Думаю, вы все видели. Триглав… прости. Мы сделали все, что смогли.
– Вы сделали больше, чем должны были, – ответил Триглав.
– Думаешь, это она?
– Если это не «Рассекающая ночь», кэп, то у нее появилась злобная сучка-близнец. Теперь эта дрянь достаточно близко, чтобы ее можно было увидеть. Взгляните сами.
Триглав имел в виду один из экранов, который давали вид через камеру снаружи корабля. Поначалу было трудно понять, на что я смотрю: казалось, кто-то сделал коллаж из всевозможных лоскутов черной ткани, настолько похожих, что невозможно было сказать, где заканчивается один кусок и начинается другой. Но постепенно мои глаза распознали общую форму.
– Оно… похоже на нас, – сказала я.
Это был солнечный парусник, развернутый носом так, что мы видели его разинутую пасть. Я не могла определить, превосходит он «Монетту» размерами или нет. Но форма не так уж сильно отличалась. Костлявый, рыбий корпус с ребрами, гребнями и шипами, с раскинутыми в стороны сегментами системы управления парусами. Корабль был чернее нас – чернее и костлявее, а еще он почему-то выглядел более уродливым и свирепым. И было кое-что еще. «Монетта» оканчивалась тупым выступом над челюстью, а вот у этого корабля нос оказался острым: он сужался в подобие копья, над которым – или под которым, в зависимости от того, что считать верхом, – было закреплено то, что мне не хотелось опознавать, но я все равно опознала. Обезьянья фигура. Я сразу же поняла, что это не резьба и не скульптура, но настоящий труп – скрюченный, с мучительно прижатыми к груди коленями, с притянутыми к бокам руками, головой, запрокинутой назад так, чтобы взгляд был устремлен вдоль острия гарпуна, и с ладонями, связанными вместе, как будто этот человек молился о том, чтобы следующий вдох стал последним, и, возможно, его молитвы были услышаны.
