"Стой!" Меня осветил фонарь, и я услышал, как щелкнул затвор винтовки. Я совсем не подумал о винтовке! Я мчался как заяц, зигзагами.
Затем взорвалась оставленная мной игрушечная бомба, и внимание солдат на минутку переключилось на взрыв. Я рванул через первый же мостик, возникший передо мной из тьмы, забежал в сад и бросился плашмя среди кочанов капусты. Они охотились за мной почти час, выкрикивая грубые немецкие слова, пока наконец не сдались.
Воодушевленный этим успехом, я стал взрывать хлопушки даже днем. Однажды я вылез из своего укрытия и тут же нарвался прямо на солдат. Бегство лишь подтвердило бы мою вину. Но в руках у меня были сильнейшие улики: в левой была зажата хлопушка, а в правой - спички.
"Ты! Иди-ка сюда!"
Моя рука судорожно сжала хлопушку. Я не решился сунуть ее в карман, в первую очередь они полезут туда.
"Ты взорвал хлопушку?"
"Хлопушку? О нет, сэр!"
Руками, сжимавшими хлопушку и спички, я схватил полы моего пиджака и широко распахнул их, как бы приглашая сделать обыск. Солдат тщательно осмотрел меня, начиная с широких штанов и заканчивая кепкой. Когда он с отвращением отвернулся, хлопушка у меня в руке была мокрой от пота.
Но со временем даже я устал от этих игр. В деревнях рядом с нашей заложников выстраивали и расстреливали, а дома сжигали дотла. Там росло и ширилось настоящее сопротивление. Шутки о немцах перестали казаться смешными.
По всей Голландии увеличивалось количество onderduikers (буквально "подводники"), то были мужчины и подростки, прятавшиеся от оккупантов, чтобы не попасть в число тех, кого угоняли в Германию на принудительные работы. Бену было шестнадцать, когда началась война, и он "нырнул" в укрытие на ферме неподалеку от Эрмело в первый же месяц войны, и в течение пяти лет мы ничего о нем не слышали.
Обладатели радио становились преступниками в глазах новой власти. Мы спрятали мамино сокровище в узкую щель под крышей и по одному ходили туда, чтобы послушать новости на родном языке, передававшиеся из Лондона. Позже, когда голландская железная дорога объявила забастовку, мы умудрялись втискивать в эту щель даже железнодорожных рабочих, и, конечно же, у нас всегда бывали евреи, которых мы прятали там на ночь, когда они шли мимо нас к побережью.
Потребность немцев в живой силе все возрастала, и оккупационные войска из Витте ушли. Но наши страдания на этом не закончились - начались облавы. В любое время дня и ночи в деревне могли неожиданно появиться грузовики, блокируя улицу с обеих сторон, и отряд солдат обыскивал каждый дом в поисках работоспособных мужчин. Мне не было и тринадцати, когда однажды при очередном появлении немцев я убежал вместе с остальными уцелевшими мужчинами и подростками. Мы бежали через поля, низко согнувшись, перепрыгивая через каналы, направляясь в болота за железной дорогой. Железнодорожное полотно было слишком высоким, чтобы на него можно было взобраться, и оттуда нас бы наверняка увидели, поэтому мы нырнули в широкий канал, который протекал под железнодорожным мостом, и потом ползли насквозь промокшие, задыхаясь и дрожа от холода. К концу войны к нам присоединились даже маленький Корнелиус и глухой папа.
