Николая едва не мутило. Единственным желанием было зарыться с головой в солому.
— Ну, пуганул молодца, — похохатывая, проговорил дружелюбно детина. — Не бойся, барич. Сиди себе. Огоньком поиграешь — и все дела. А озябнешь — зипунком накройся. И хлебец там, под зипунком. И сиди себе тихохонько.
Рядом будто пролетела невидимая ночная птица — почти беззвучно, только свистнули крылья на взмахе. Николай похолодел: то не птица пронеслась мимо, а засмеялся худощавый:
— А почто баричем назвал его? Он же из холопов. У него прабабка — крепостная… Ну, тронули. — И пустил коня вскачь.
Следом потянулись остальные. Зашуршала, засвистела мокро луговая трава, но шум и свист ветра оборвались — и донесся гулкий перебор копыт: дорога оказалась близко, шагах в тридцати от оставленной на лугу телеги. Топот стал удаляться, потом послышался далекий плеск — кони пошли бродом. И наконец все стихло.
Николай остался один, совсем один в безмолвном и сумрачном мире.
Что ему тогда передумалось, ему — без пяти минут кандидату биологических наук Николаю Окурошеву? Об этом он потом и не вспоминал — забыл, как горячечный бред. И знобило его тогда, хоть и накрылся он с головой добротным просторным зипуном, и муторно ему было от сознания своей беспомощности. И когда услышал он приближающийся от леса топот, то ощутил даже какое-то болезненное облегчение.
Он сделал все, как велели: и притаился… и посветил, пытаясь уловить отблеск фонаря своего напарника по ту сторону дороги. Огня он не заметил, спрятал свой фонарь и свернулся калачиком на соломе. Совесть не мучила.
„А что же дальше?“ — заволновался он вдруг. Появилась мысль: отыскать напарника, брата по несчастью, если, конечно, тот существует в действительности, а не придуман худощавым, а уж вдвоем они что-нибудь да сообразят.
Покидать телегу ох как не хотелось. Как лодку посреди моря. Наконец Николай решился и стал было спускаться вниз, но поскользнулся и упал. Мрак взвихрился перед глазами, руки хватали пустоту…
В глаза ослепительно ударил яркий, неестественно белый свет» Кто-то подхватил Николая под локоть, помог сесть.
— Наш диссертант, кажется, переволновался, — раздался рядом чей-то нарочито веселый голос.
— Может, нашатырю принести?
Окурошев заставил себя открыть глаза.
Все — во главе с председателем ученого совета — улыбались.
— Спасибо, не нужно, — поспешил ответить Николай и вышел на сцену: благодарить.
Говорил он одно, а думал совершенно о другом: «Что это мне привиделось? Жуть какая-то… Доконала меня аспирантура».
